еще одно дело. Бригадира из первой тракторной послали мы лечиться. Бригада единогласно назвала своим бригадиром Черпалина Федора Акимовича. Думаю, утвердим эту кандидатуру. Человек он, правда, молодой, но энергичный. К тому же комсомолец.
Члены правления удивленно переглянулись. Кто-то бормотнул что-то невнятное, но проголосовали единогласно.
Мать сердилась, была недовольна, что сына избрали бригадиром. Федор и раньше отличался упрямством и строптивостью, а теперь и совсем сладу с ним не было. Утром перекусит на ходу, хлоп дверью и был таков. И с обедом никак к нему не приноровиться. А ведь у нее тоже своя работа в колхозе. По вечерам стал все позже и позже приходить домой. «И как это родители позволяют своим дочерям до глубокой ночи миловаться с парнями», — ворчала мать, когда Федор тревожил ее сон.
— Знаешь, Федь, женись поскорей. И девчатам спокойней будет, да и я смогу отдохнуть наконец… — сказала она как-то.
— Всему свое время, — буркнул Федор. — А насчет девчат — тут вы, маманя, мимо цели стрельнули. Не знаете, что ли, какая у меня работа теперь? И еще вам скажу, чтоб Федькой больше ни-ни. Нет Федьки. Кончился. И сопляку этому, Вовке, закажите, да крепко, а то отлупцую его, пускай потом не жалуется.
Да, времени для девушек у Федора не было. Каждый вечер то совещание, то инструктаж, то комсомольское… У агронома (он же парторг) масса разных наставлений, указаний — голова пухнет.
Вот сегодня уж наверняка, думал он, обойдется, выпадет свободный вечер. Но дудки! Надо заключить договор соцсоревнования с третьей бригадой. Весь вечер просидели, ломая головы над составлением договора, чтобы соревнование было не пустой формальностью. А Валя? Боже мой! Неужели уже неделя, как не был у нее? А она-то… О чем только, наверное, не думает.
А Валя Родникова и впрямь вся извелась. Может, он в другую влюбился, этот милый дурашливый Федюшка. Что в самом деле произошло? Уже целую неделю нет и нет его! Девушки и молодухи у колодца пересмеиваются: «Федька Черпачок, слыхали, бригадир, хи-хи-хи». Ну и что? Разве из-за этого он не должен больше приходить к ней? Тракторист ли, бригадир ли, да кем бы Федя там ни был, он прежде всего ее любимый, и все тут. И знать она больше ничего не хочет. А его нет и нет. Иногда, когда сердце от тоски будто из груди выскочить хочет, накинет Валя полушалок, выбежит за ворота, но… Безутешная пустота! Затаит свою печаль и грустная вернется в избу.
— Не заболела ли? — в который раз спрашивает мать. Значит, заметила ее настроение. Ой, влечет ее, сил нет, как влечет к этому парню! Раньше она и представить себе не могла, что так сильно, так безмерно можно полюбить.
Еще года не прошло, как Федя яблоками девчат угощал. Всех угощал. И как-то вдруг, сам сейчас не поймет, как это случилось, обнаружил, что Валя Родникова совсем не такая, как остальные. Свежа, румяна, как то яблоко наливное, только что с ветки сорванное. И весь мир в ней одной сфокусировался… Валя вздрагивала от жаром пышущих слов Феди и в каждой клеточке своего тела ощущала блаженное, неизведанное доселе чувство. Когда позже подружки говорили ей, что Федя в общем-то не очень красивый, рыжеват, веснушки, она твердо отвечала: «Ну и что, а все же он лучше всех!»
Как неизмеримо долго тянулся для них день. С каким нетерпением ждали они вечера, чтобы встретиться и в сотый раз нашептывать друг другу слова любви. А теперь неделя прошла. Подумать только — целая неделя. Нет, такое дольше вынести невозможно.
Наконец-то… Точно! Слабый, еле различимый стук, как будто птичка клювом в окно стучит. Но чуткое ухо Вали уловило его. А острый глаз узнал сразу в глубоких вечерних сумерках родной силуэт. У Вали моментально улетучилась досада, забылись все слова упрека, которыми она хотела встретить Федора, обвинения в черствости, в неверности даже. Они берутся за руки и, оглянувшись, быстрыми шагами направляются в проулок между садами, привычным путем идут к речке и вдоль берега, где длинные прутья вербы уже усажены серенькими пушистыми комочками и дышат пряным весенним ароматом. И только тут наедине вновь всплывает вся тоска, печаль, обида, все пережитое в эти дни.
— Ну почему? — всхлипывает Валя. — Почему ты?.. Разлюбил? — Больше у нее нет слов, глаза утопают в слезах. — Люди говорят… ты за… счетоводкой в конторе… ухаживаешь.
— Глупышка ты, моя милая, клянусь тебе… — шепчет Федор.
Должна же она понять, что не может он, как раньше, как все другие парни, стоять с девушкой за углом, шутить, шептаться, миловаться. Ведь он теперь… у него ответственность. Но пусть она не беспокоится — любовь его не померкла, не поблекла.
— Валюша, сердце мое, звездочка моя, да за кого ты меня принимаешь? Чтобы я… Чтобы тебя?..
Сколько горячих, сколько убедительных слов у любви! Валя верит им, льнет к Феде, ласкает его, потому что каждое слово его свято, потому что иначе и быть не может.
— Ах, Федя, — молит она при расставании, — брось ты эту должность, будь как и прежде, самым обыкновенным.
— Нельзя, милая, не могу, звездочка моя вечерняя. Мне доверили… должен я.
…Когда Федор спешил рано утром на бригадный двор, где дел было всегда невпроворот, где шла в полном разгаре подготовка к весенней страде, голова гудела от дум, сомнений, надежд. Он то бодрился, то переживал за какое-то вчерашнее упущение и каждый раз внушал себе, что не должен ронять комсомольской чести. Первый бригадир-комсомолец в колхозе — это что-то значит. Тут держи, брат, ухо востро! Федор понимал, есть в колхозе такие, кто с удовольствием станет раздувать каждый его промах. Даже в своей бригаде. Сашка, например, или тот же Тимоха. Уязвленное самолюбие: подумаешь, мол, бригадир, подчиняться Черпачку? Молокосос еще, а туда же — распоряжаться.
Федор знал настроение своих товарищей по бригаде. Большинство трактористов воспринимали его указания и замечания как должное. Он — бригадир, ему и распоряжаться. Но кое-кто протестовал. Однажды Федор уловил слова, сказанные Александром. Тимофею: «Ишь ты, он еще недоволен моей работой, придира!»
С пожилыми, опытными трактористами Федор разговаривал почтительно, советовался, знал, что опыта у него самого мало и что надо его набираться у других. Он даже заходил к ним домой после работы, когда одолевали сомнения.
Это приносило свои плоды. Если кто-либо из строптивых упрямился, глядишь — другой урезонивал: «Он бригадир. Дело говорит. Разве мы не сами его избрали?..»
Федор прямо-таки страдал от боязни, что сможет что-либо важное упустить или сделать не так. Поэтому суетился пуще прежнего. Даже во сне иногда вскрикивал,