считать стремления, связанные с реформой социализма, признаками детской наивности. Моральные и политические дилеммы перестройки теряются во многих ретроспективных описаниях, представляющих собой повествование, герои которого постепенно преодолевают свои прежние иллюзии[28]. В некотором смысле символическая революция перестройки является жертвой собственного успеха: она не дает возможность понять условия, которые ее породили[29]. Вот почему важно напомнить, каковы были ее первоначальные нравственные устремления. Аналогичным образом, поддержка большинством либеральных интеллектуалов укрепления власти Ельцина не должна заслонять другие, хотя и малочисленные, но тем не менее весомые предложения о создании независимой демократической оппозиции, которая бдительно следила бы за действиями реформаторов. Поэтому мы считаем важным упомянуть об этих забытых вариантах, добавив некоторые нюансы к очень распространенным сегодня лапидарным суждениям о либеральной интеллигенции эпохи перестройки, чтобы напомнить, что ее морализм не всегда выливался в поддержку авторитарной технократии, но мог послужить вдохновением для демократии, основанной на общих ценностях.
Использованные материалы
Либеральный интеллектуал Дмитрий Фурман писал в 1995 году, что антикоммунистическая революция в России не опиралась «ни на крупных идеологов-мыслителей, ни на развернутую и продуманную идеологию или философию»[30]. Выбор материалов для нашей работы определяется этим двойным ограничением. С одной стороны, мы изучаем политическую мысль либеральной интеллигенции в трудах ряда авторов, которые, хотя и были очень известны в годы перестройки, сегодня, скорее всего, совершенно незнакомы тем, кто не жил в это время в России. Подобный способ отбора, помимо того что позволяет расширить изучение истории политической мысли, не ограничиваясь только «громкими именами», обусловлен свойственным перестройке обстоятельством, а именно отсутствием устоявшегося корпуса канонических авторов. Если исследователь, работающий над идеями Французской революции, не может обойти вниманием Кондорсе, Робеспьера и Сен-Жюста, если имена Ленина и Троцкого спонтанно приходят на ум тому, кто работает над Октябрьской революцией 1917 года, то кто же великие умы либеральной интеллигенции перестройки? Проблема, конечно, не в отсутствии блестящих мыслителей, а в том, что ни один из них не выделяется достаточно явно, чтобы можно было отбросить остальных[31]. Можно было бы говорить обо всех сразу, но при таком подходе есть риск распылиться настолько, что потеряешь из виду связь дискурса с событиями, а это создает ложное впечатление единомыслия в то время[32]. Именно поэтому мы решили сосредоточиться на небольшой группе авторов, которые были особенно активны в прессе и политической жизни того периода благодаря своим частым выступлениям в СМИ. Это историки Юрий Афанасьев и Леонид Баткин, литературные критики Юрий Буртин и Юрий Карякин, журналист Лен Карпинский и физик Андрей Сахаров. Этих интеллектуалов связывает общий опыт: вклад в знаменитый сборник «Иного не дано», опубликованный в 1988 году, а также основание и деятельность «Московской трибуны», самого престижного политического клуба в столице[33]. Очевидно, что сами по себе они не составляют всю либеральную интеллигенцию эпохи перестройки, но являются яркими представителями ее основного течения, олицетворяемого московскими интеллектуалами так называемого поколения шестидесятников (весьма политизированного в контексте десталинизации 1960‑х годов). К тому же эти шесть интеллектуалов не являются исключительным объектом изучения в данной книге; они просто находятся в фокусе нашего внимания, что позволяет рассмотреть основные направления дебатов советской либеральной интеллигенции, приверженной демократизации в период с 1987 по 1993 год. Прослеживая динамику этих дебатов, наше исследование дает возможность высказаться и другим представителям этой интеллигенции, а также интеллектуалам-националистам и консервативным коммунистам. Опираясь на группу основателей «Московской трибуны», мы воссоздаем широкую мозаику авторов, связанных с разными идеологиями и поколениями.
Политическая мысль, что лежит в основе данной книги, не является доктриной, тщательно разработанной профессиональными философами. Охваченные активизмом, очень немногие интеллектуалы имели время или желание систематически изложить свои идеи в виде монографии. Их идеи носят полемический характер, столь характерный для интеллектуальной сферы времен перестройки. Речь идет о публицистике, литературном жанре, типичном для интеллигенции (не претендовавшей на то, чтобы играть роль специализированного эксперта), который был рассчитан на образованную публику и отсылал охотнее к литературе (Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Чехову), чем к научной или философской терминологии. Публицистика появлялась в газетах в виде колонок, редакционных статей или заметок, а также в ежемесячных толстых интеллектуальных журналах, где соседствовала с художественной литературой и литературными эссе, следуя традиции, установившейся с XIX века. Наш корпус источников содержит около 200 документов того периода. Большинство из них – публицистические статьи, с которыми мы ознакомились в специализированных библиотеках России, Франции и США. Чтобы не попасть в ловушку анахронизма, мы основываем наши выводы в основном на указанных источниках того периода, а не на ретроспективных свидетельствах, которые мы также собрали в интервью с представителями интеллигенции и их родственниками. Эти интервью помогли нам сориентироваться в дебатах того времени – вклад, который не отражен в справочном аппарате, но который, как мы надеемся, ощутим в нашей реконструкции исторической ткани интеллектуальной и политической жизни перестройки.
Глава 1
Нравственный вызов перестройки
Сегодня наиважнейшая задача – поднимать человека духовно, уважая его внутренний мир.
Михаил Горбачев, 1987 год[34]
Мораль – одна из самых распространенных тем в политическом дискурсе ранней перестройки. От руководителей до диссидентов, от коммунистов до националистов и либералов – все говорят о сильном чувстве нравственного упадка в советском обществе, для которого характерны распространение лицемерия и цинизма, а также моральная дезориентация молодежи. Относительно стабильная экономическая ситуация не препятствовала ощущению «деградации», «развращения» и «разложения». Это ощущение порождает, в свою очередь, бесчисленные призывы к «обновлению», «очищению», «оздоровлению» нравов. В этом контексте перестройка была широко воспринята в обществе как спасительная попытка исправить моральное разложение, которое считалось все более невыносимым. «Так жить нельзя!» – это был настоящий крик души того времени[35].
Ощущение упадка
Конечно, далеко не все одинаково ощущали нравственный упадок. На самом деле это ощущение связано с такими полярными предложениями, что сегодня возникает соблазн рассматривать его просто как риторический эффект, лишенный какого-либо существенного содержания, скрывающий «реальные» экономические и политические проблемы. Но это было бы серьезным просчетом и упущением из виду одной из главных характеристик культурного контекста, в котором возникла перестройка. Ни разу с момента образования СССР тема нравственности не занимала такого важного места в советской общественной жизни, как в эпоху Горбачева, в том числе в официальных партийных документах[36]. Поэтому, несмотря на порой туманный характер нравственного дискурса того времени, к нему следует относиться серьезно, чтобы определить вызовы, на которые стремились ответить интеллектуалы, занимавшиеся политикой в то время.
