был еще неясен. Он был только желанием. Но его самого еще не было.
И вот он родился. Его можно взять на руки, почувствовать его тепло, прикоснуться к нему губами, увидеть в нем свои черты. Дети рождаются в любви, в порыве сближения, в надежде и страхе, в радости и в боли, — возможно, если бы всё происходило иначе, их меньше любили бы.
Весь первый материнский опыт сводится к угадыванию желаний малыша. Он может заявить о своих желаниях только криком, в котором выражена потребность, и улыбкой, в которой выражено удовлетворение. Он еще не в состоянии ничего сделать для себя сам.
Но приходит время, когда его нужно учить по возможности обходиться без помощи, накапливая необходимые в жизни умения и очень важные для него решимость и уверенность.
Взаимоотношения матери и ребенка становятся сложными.
Как в симфонической поэме, в основную тему, тему любви, вплетаются какие-то новые темы, которые как бы борются с основной, сталкиваются с ней, преображаясь, уходя и снова возникая, покоряясь и побеждая. Но господствующей остается всё та же тема неиссякающей любви.
* * *
Малыш говорит матери:
— Я хочу!
Мать впервые отвечает:
— Нет! Нельзя!
Ребенок жалобно плачет. Почему это так — я хочу, а ты отказываешь? Раньше ты делала всё, что я хотел. Почему же ты сейчас отвернулась? Почему у тебя сердитое лицо? Ты перестала меня любить? Что это с тобой? Почему ты стала такой «непослушной»?
— Ах, — говорит мать, слабея, — я ничего не могу с собой поделать. Ребенку так нужна любовь!..
И она снова становится во всем «послушной».
Но не лучше ли, чтобы у «непослушной» матери рос послушный ребенок?
Конечно, речь идет не об угнетающем послушании, когда в ребенке убивается всякое самостоятельное желание, всякий порыв. Речь идет не о хождении по струнке. Такая муштра ничего хорошего не дает.
«Можно» — это хорошее, радующее, нужное слово. Но, если почему-либо слова «нельзя» и «надо» очень долго не появляются в жизни ребенка, — это опасно. Если они совсем не появляются на протяжении всего его детства, — это катастрофа.
В удовлетворении всех желаний ребенка часто видят проявление силы любви. Между тем в этом выражена слабость любви. Не недостаточность любви, а именно слабость ее, вялость.
Любовь — естественное чувство. Она приходит сама.
Требовательность к ребенку возникает как осознанная необходимость.
Любовь, как говорится, от сердца. Требовательность — от ума.
В воспитании необходимы ум и сердце.
В том случае, когда идут навстречу любому желанию ребенка, он, конечно, не оказывает никакого сопротивления. Зачем ему сопротивляться, если взрослые следуют за его желаниями? Здесь нет конфликта. Значит, не требуется преодолевать сопротивление ребенка, на что не всегда способны родители, когда ребенок мал. Особенно, если родители слабохарактерны или считают, что о воспитании еще рано думать. Успеется!..
Кира в гостях у Ивана Яковлевича приучен спрашивать: «Можно?».
И если можно, ему так и говорят. Если нельзя, ему так и отвечают.
Пусть не кажется его родителям, что это не столь уж значительно. Нет! Это и есть школа жизни.
Конечно, воспитание только началось. Ребенок обогащается всё новым и новым опытом. Всё в нем еще не крепко, не устойчиво. Вокруг него сталкиваются не только различные мнения, но и различные влияния.
И многое в его жизни, в его формирующемся характере зависит от того, какие влияния победят.
С какого-то момента в жизни ребенка рядом с любовью, лаской возникает требование как новое выражение любви, более сложной.
Любви, выраженной в заботе, было достаточно, пока ребенка только растили.
Другая, более сложная форма любви появляется, когда ребенка начинают воспитывать.
Когда Кира с помощью взрослых уже разобрался в том, что не следует бросать чашки на пол, все обрадовались:
— Вот видите!..
Но отнюдь не все связывали это с воспитывающим воздействием требовательности.
— Вся штука в том, — говорит отец малыша, — что Кира вырос. Дети растут и становятся умнее. Вот и всё!
К педагогическим идеям Ивана Яковлевича отец Киры относится несколько иронически, хотя и очень уважает его. И вот отец Киры схватился однажды за ремень. Когда его спросили, зачем он это делает, он ответил:
— Для воспитания! А как же!..
— Но что он, Кира, понимает?!
— Ничего, это он поймет.
Что же послужило толчком к такой перемене взглядов, когда отец, отрицавший необходимость воспитания двухлетнего Киры, схватился за ремень, чтобы его воспитывать?
В кухне на столе лежал пакет со стиральным порошком. Кира обнаружил пакет, взял и рассыпал его содержимое по всему коридору коммунальной квартиры. Затем малыш принес веник и стал подметать. Весь пол был белым от стирального порошка, в воздухе тоже стояло облако белой пыли, поднятое им, когда он «подметал». Надо сказать, что это произошло как раз после генеральной уборки всей квартиры, когда совместными усилиями жильцов была наведена идеальная чистота.
Ремешок всё же в ход не был пущен.
Кира, увидев нависшую над ним угрозу, прижался спиной к стене, и так, пятясь вдоль стены, ускользнул в свою комнату.
— Ну вот, попробуйте его достать, — подтрунивали над рассердившимся отцом соседи.
Отец в данном случае никак не хотел откликнуться на шутку. Он видел только проступок, зло, причиненное Кирой.
Мнения соседей резко разошлись. Одних поразила правильная система обороны, принятая Кирой, позаботившегося сразу же о неуязвимости места, наиболее в таких случаях уязвимого. Это было забавно, и они видели эту забавную сторону случившегося,
Другие были согласны с отцом, что требовательность лучше всего выражена именно в ремне. И именно потому, что Кира ничего еще не понимает. Всякие рассуждения об активности и торможении, об опыте и ориентировке — это «высокая материя», если не просто блажь. А вот ремень — это просто. В ремне есть святая ясность, здесь и думать нечего!
И всё же все вместе стали выяснять, что в самом деле произошло с. Кирой? Неужели рецидив? Неужели он позабыл, что бьется, что рвется и что сыплется? Что же Кира понимает и чего он хочет?
Подумав, обратили внимание на веник.
— Послушайте, а ведь малыш вовсе не о порошке думал, а о другом: ему нужно было рассыпать порошок не для того, чтобы увидеть, как он сыплется, а для того, чтобы подмести. Ему хотелось дела, работы. А так как взрослые для него никакого дела не придумали, а руки чешутся от желания помахать веником, — вот оно так и получилось. Ведь он видел, как работали взрослые во время уборки. Ему понравилось.
Действительно, он не хотел рассыпать, — он хотел подмести. Ну а для того, чтобы подмести, нужно было сперва рассыпать.
