бьется море. То, что издалека примешь за снежный пик, вблизи оказывается ее пальцем, который совсем не собирается таять.
По лампаде сознания проходит рябь, и раскинувшаяся темень продолжает расползаться. Как если бы наступила ночь и продолжала тянуться и тянуться. А если день – то бесконечный. И ее-тер дует, словно душа вздыхает – повсюду извивается, выгибается и становится ведьмой, обрушиваясь то на одного, то на другого.
Дочь. Можешь любить ее. Можешь бояться. Вот сейчас отчетливо видна. Раз – и исчезла.
И не забывай, что каждая женщина – это дочь.
Однажды было детство. Все вокруг заливал белый прозрачный свет, и небо было неотделимо от земли. Подняв свои крошечные ручки, ты бултыхала ими в том самом небе и делала свои первые шаги.
Яйцо треснуло… дрожит… бежит.
Потом подул ветер и закружили тучи. Заморосил серебряный порошок. Вдалеке облако накрыло гору, и казалось, будто огромный слон сел передохнуть. Заглядывающее в окно дерево вздрагивало на ветру, и все его листья опадали дождем.
У дочери от плача задрожала нижняя губа, мать взяла ее на руки и сама стала дрожащей губой. Прижала голову дочери к плечу и стала ее утешать, нашептывая: «Вон тот большущий слон сидит и ждет, что ты придешь, заберешься на него, и будете с ним вдвоем раскачиваться, а листья шелестят… послушай, послушай, они рассказывают истории».
Дочь улыбнулась. Тогда мать стала улыбкой.
Плач дочери потихоньку перешел в ровные вдохи, и мать из всхлипов превратилась в дыхание.
Дочь уснула, а мать все укутывала ее чудесными снами.
В этот миг любовь обрела плоть. Дыхание матери исчезало, а дыхание дочери учащалось, и слоновья спина влекла к себе.
Потому что…
Как сказали листья, любовь плохо сказывается на здоровье. Либо она жертвует, и тогда ты отдаешь свое дыхание другому, либо она эгоистична, и тогда ты проглатываешь дыхание другого.
Эта любовь – борьба
Один аскет, другой распутник
Один укрывается, другой защищает
Один овца, другой пастух
Один нога, другой поднятая голова
Один ненасытный, другой умирает с голоду
Один бьет по воздуху, другой сокрушен
Один цветет, другой растоптан
Такая вот присказка была во времена этой истории, а еще была комната, в которую попадали, войдя в ту самую дверь, а там – та самая умирающая Мать, которая повернулась спиной к миру.
Она устала выправлять их дыхание, ловить их ощущения, подбирать их любови и ненависти. Она устала от всех них и, дрожа, хочет слиться со стеной. Как будто, если протиснется в какую-то щель букашкой, снова обретет собственное дыхание?
О любви можно говорить когда угодно, потому что любовь любима. Естественна. Стихийна. Если любовь безгранична, то заполняет вселенную. Ее сущность достигает верхней точки, и начинается битва за превосходство. Пульсация желания и пугливый трепет перемешиваются, и уже никого не остановить, не напугать никакой границей. Повсюду разливается такое сияние, что мир кажется волшебством. Такое сияние, что воздух танцует, играя с собственными отражениями. Стеклянный дворец. Мираж.
Кто настоящий, а кто отражается?
Как красиво!
Как мощно!
Сам Господь отступает.
Любовь между родителями и ребенком может быть такой, что Господь скрывается, а любовь с грохотом гоняет дыхание туда-обратно, один скукоживается бездыханный, а второй, присвоив оба дыхания, раздувается и набухает. Один иссяк-исчез, другой так наполнился и раздался, что кажется, лопни он, и хлынет грязная зловонная сердцевина.
И вот была одна мать. Похожая на других матерей. Она сказала сыну: «Ты мой Бог», а сын ей ответил: «Ты великая Богиня, уничтожающая печали всех людей». Они стали обвивать друг друга кольцами, и один стал удавом, а другой – возлюбленным. Вдохи одного наполнялись, вдохи другого сокращались. Один толстел, другой усыхал. Столько любви, что жизнь двоих стала одной.
Все сходились на том, что матери этого было предостаточно, а оставшуюся у нее жизнь наполняло свежим воздухом и светом окошко-отдушина. Ведь что живет сейчас – это сверх. Сын подарил ей второе рождение. Но следующая мысль была, что с сыном это работало не совсем так. В его жизни был другой этап – начало, а его время и юность были привязаны к матери. Именно его спина сгибалась, когда он поднимал Мать на плечи, давая ей взлететь. И это было печально.
Была еще и дочь. Похожая на других дочерей. От отцовской любви она потеряла рассудок настолько, что никакой мужчина не выдерживал сравнения с ним, да и отец не был готов вручить свое сокровище кому-то менее достойному. Только отец стал лекарством от любой болезни и топазом в любом кольце, и если не целиком, то большая половина юности и жизни дочери растаяла в воздухе.
10
Хватит, вернемся к началу.
Хоть повествование и не обязано следовать только по главной дороге. Оно вольно бежать и течь куда угодно: реки, озера, новые и новые источники. Сейчас нам надо не заблудиться, иначе мы рискуем уйти далеко. Давайте вернемся в страну тех двух женщин, откуда началась эта история.
11
А что можно сказать о жизни? Только и знает, что ходить по крохотному кругу, похожему на тропинку, которая только началась – а уже конец. Но знает она и великий размах, как если выйти по тропинке к открытой дороге, а она приведет к огромной магистрали, такой, как исторический Великий колесный путь[4]. И это их далекое-предалекое слияние привносит новые повороты в повествование, тропинка сотрясается от грохота грузовиков и тракторов, а извечные изгибы Шелкового пути нежно окутывают ее мягкостью шелка. Тропинка удивляется: «Откуда тянутся эти дороги, с каких времен, сквозь какие караваны и границы? А откуда пришла я? Куда иду? Сколько разных жизней пересекла? Все та же я тропинка сейчас или стала еще меньше прежней?» Но кто задаст эти вопросы и когда? Да и кто знает ответы?
Теперь есть комната, молчание и Дочь, которая приходит навестить Мать.
Она сестра старшего сына, и при виде нее он начинает кричать.
Кричать – это традиция. Крик – это давнишний обычай старших братьев. Кричать по-хозяйски. Этот обряд как фальшивая позолота. Даже если в душе ты не слишком кровожадный, приходится носить подобающую личину. Говорят, что Отец Старшего кричал от чистого сердца, а вот сердце сына не достигало нужного градуса кипения. Но язык у них был один. Отец кричал до выхода на пенсию, потом он передал эти обязанности сыну и немного успокоился. Старший окутал себя величием еще более громкого крика и засиял-засверкал. Через несколько месяцев он уйдет
