Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
особенный вечер. Жарким летним днем и мясом на гриле, когда во дворе собираются все соседи. Мимолетным счастьем.
Пахнет коленками, которые расшибаешь в детстве, бегая с друзьями по дворам и лазая в самые труднодоступные места. Взрослением и бунтарством. Ценой побед и многочисленными тренировками.
Пахнет отчаянным стремлением жить и застрявшим криком в горле, когда на поле боя зажимаешь рану в груди близкого друга, а над головой свистят пули. Пахнет коробкой с «Пурпурным сердцем», когда стоишь перед дверью его семьи, ожидающей встретить героя живым.
Пахнет скорбью, а значит… пора остановиться.
Последние чувства мне не принадлежат. Они отцовские. В его венах и артериях течет образ, принесенный нам вместе с соболезнованиями о смерти брата. Рассказ, который каждый из нас домыслил и запечатал в сердце по-своему.
Клыки с хлюпающим звуком выходят из плоти, и я облизываю нижнюю губу, ненавидя себя за это. Затем отстраняюсь и встаю на ноги, избегая смотреть на отца. Мне стоило почувствовать грань раньше, но теперь последует расплата. Она всегда настигает жадных мертвых мальчишек.
Как привидение, я выхожу в коридор и плетусь в ванную. Свет на чердаке пару раз мигает и оживает. Закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, тяжело дыша и сжимая фонарик. Тошнота подступает и застревает горечью в горле.
Кажется, теперь я понимаю, почему мертвые мальчишки на самом деле носят черное. Этот цвет скрывает те стороны тебя, которые замечать не хочешь. Прячет между волокнами ткани постыдное чувство голода. Мы пьем кровь, чтобы жить, но этим же иссушаем других.
Отвратительно. И в эти моменты себе я отвратителен тоже. Обостряются все чувства, до этого с таким усердием удерживаемые на привязи. Извращаются и подменяются. Путают. Заводят в самые темные уголки лабиринта сознания и достают из-под земли то, что давно закопано.
Подойдя к зеркалу, я включаю подсветку и упираюсь ладонями в края раковины. Грудь сдавливает от нехватки воздуха. Со лба скатывается капля пота, а в ушах звенит, будто по мне прилетел мяч. По спине проходит мелкая дрожь, и я стискиваю до боли зубы. Открываю кран, прополаскиваю рот и сплевываю несколько раз, пока привкус крови не притупляется.
Это пройдет. Надо перетерпеть. Собрать все чувства – и по клеткам. Пусть тявкают.
Кровь стекает в слив. И я с остервенением тру руки, точно пытаюсь содрать с них кожу. Из-под ногтей достать сложнее, приходится выскребать. Вода сразу становится алой. Запах железа и маминого геля для душа трансформируется в моем сознании в нечто извращенное – в монстра Франкенштейна, изуродованного реальностью.
Зрение теряет фокус. Сознание уплывает, а потом возвращается в пазы снова. Ощущаю себя так, словно мне подбросили ствол и в дом ломятся копы. А я пытаюсь избавиться от отпечатков на нем, но руки предательски трясутся.
Отцу утром не позавидуешь. Проснется разбитым и весь день на работе будет рассеянно бродить по офису с кружкой двойного эспрессо, а к вечеру у него непременно разболится голова. Моя, кажется, вот-вот взорвется и забрызгает любимые полотенца мамы. Те, что она вывешивала для гостей, но нас с отцом это не останавливало.
Ополаскиваю лицо и выключаю кран. На нем собирается капля. Она срывается в слив, и через стенку поскрипывает. Я отпрыгиваю от зеркала, выхватываю из-за спины биту и вслушиваюсь в дыхание дома.
С лестницы у ванной – с первого этажа – доносятся шаги. Такие, будто кто-то совсем не торопится. Половицы скрипят ближе, и к этому прибавляется царапающий звук. Тут же представляю фантома с когтистыми пальцами. Как он скребется с того света прямиком мне в душу, забирается в мои внутренности и завязывает их в тугой узел.
Шаги приближаются. И я отчетливо слышу их уже в коридоре. Напротив меня. Сжимаю биту крепче. Если это лавандер или прыгун, придется попробовать заболтать, а только потом бить. Иначе Уиджи выпотрошит меня раньше любого фантома.
По ту сторону ни звука. Когда тишина начинает давить мне на виски, я подхватываю фонарик и свечу им в крупную щель между дверью и косяком. В зазоре виднеется соседняя стена. Луч упирается в нее и резко перекрывается темной фигурой.
Я отшатываюсь, словно насекомое забралось мне за шиворот, и отступаю к дальней стене.
– Уиджи, если это ты, то не смешно.
Ответа нет.
Этот кто-то по-прежнему там. Поджидает в засаде или дразнит. Лавандеры действуют выверенно. Да, они выглядят жутко, точно манекены в заброшенном магазине, но никогда не играют. А пугающая мимика и речь лишь эффект зловещей долины.
– Эй, шизик! – узнаю я голос одного из членов команды.
– Чууу-диии-щеее, – подхватывает нараспев другой.
– Какого хрена? – кричу им. – Вас тут быть не должно!
Они мерзко смеются. Я тянусь к ручке, и за спиной – отскакивая эхом от кафельных стен – раздается звонок моего смартфона. Сердце замирает. Мой телефон разбит вдребезги и никак не может находиться здесь.
– Ну же, – вновь доносится до меня из-за двери, – возьми трубку. Мамочка заждалась.
Вибрация так оглушительна, будто идет из моей черепной коробки. Медленно, дюйм за дюймом, я поворачиваюсь. На дне душевой лежит пурпурный телефон с брелоком-китом, подаренным соседской девчонкой, – мой.
Тот вечер перед игрой стал роковым, и возвращаться в него – все равно что добровольно снять противогаз и надышаться ядовитым дымом. Все в нем отравляет. Сводит с ума. А контроль, который я держал до этого вспотевшими ладонями, выскальзывает и падает на пол. Уползает в самый темный угол и шипит на меня, словно я больше ему не хозяин.
Я наклоняюсь, беру дрожащей рукой телефон. На экране мигает входящий и надпись «Мама». На фотографии она улыбается, и такой мы с отцом не видели ее давно. Это воспоминание настолько затерлось, что ее улыбка кажется мне утерянной насовсем.
Набравшись мужества, я принимаю звонок и ставлю на громкую связь.
– Сынок? – трещит динамик. – Это мама. Меня слышно?
Надо подыгрывать травме. Не противиться ей.
Подыгрывать. Не противиться, Базз.
В конечностях неприятно покалывает, и я выдыхаю:
– Да, мам. У меня выход на поле через пять минут. Это не может подождать?
Тишина. Я знаю, что за слова последуют дальше. Именно они стали спусковым крючком. Кнопкой, взорвавшей мой мир снаружи и внутри, под аплодисменты ликующей толпы и свет софитов с трибун.
– Звонил доктор. – Мама замолкает, и я слышу, как она старается сдержать слезы, шурша носовыми платками. – Знаю, эта игра важна для тебя.
– Как и все, мам, – завожусь я, хотя понимаю: ее вины в случившемся нет.
Никто. Не виноват.
– Да-да, конечно… Но этот матч будет особенным, сынок.
В воздухе повисает невысказанное: «Потому что последний».
Я прикрываю веки и произношу, едва размыкая губы:
– У меня… лейкемия.
Мама всхлипывает, не в состоянии сдерживаться. Моя рука с телефоном трясется, и реальность уходит из-под ног. Сам того не осознавая, я оказываюсь в раздевалке среди гогочущих парней. Они мельтешат. Их лица сливаются в трудночитаемые пятна и отдаляются, оставляя меня наедине с самим собой.
– Показатели не так плохи. Доктор сказал, что шансы есть. Мы поймали болезнь в зачатке. Слышишь, сынок? – А я не слушаю и безвольно опускаю руку с телефоном вниз. Он выскальзывает из пальцев и бьется о кафель, разлетаясь на части. Мамин голос прерывается треском и искажается: – Спорт придется бросить, но это временно. Подлечишься и…
Я бью кулаком в зеркало снова и снова, не чувствуя ничего. И даже физическая боль – вероятно, обосравшись – отступает в тень, но душевная… Она, сука, всегда без стеснения зловонно дышит мне в лицо. Шепчет, склонившись к уху, какой я неудачник. Прячу этот секрет в карман, но он проваливается сквозь дырку в штанах, оказывается на виду у всех – и трибуны разрываются: «Неудачник! Неудачник! Неудачник!»
– Базз? – мамин голос прорывается между ударами, и мой кулак застывает в воздухе.
Она звучит иначе… отстраненнее. И голос принадлежит уже не ей.
Кусок стекла отрывается от зеркала и падает в раковину. Мое лицо в исчерченном патинами отражении искажается – и себя я в нем уже не узнаю.
– Ба-а-азз… – напевает мама, будто ходя по кругу. – Ба-а-а-азз.
Собравшись с мыслями, я осознаю, что по ту сторону не обычный лавандер или прыгун. Этот отходит от привычного скрипта и издевательски зовет меня по выдуманному в нежизни имени.
– Заткнись, – бросаю я суперлавандеру, тяжело дыша. – Заткнись.
Голос вновь сменяется:
– А то что, шизик?
Зверь во мне издает рык. Я открываю дверь в тот момент, когда пурпурному игроку в полном обмундировании прилетает в бок от Уиджи. Затем он выхватывает у суперлавандера биту, срывает шлем и прописывает ему в челюсть с самым приятным на свете треском
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
