возмущением, как на человека, намеренно ставящего им палки в колеса.
– Миранду же не привлекут? – тревожно спросил Кортес. – Она ничего не знала о моих планах.
– Нет, мистер Кортес, – ответил шериф Линч.
– Вот и хорошо. Еще одной погубленной из-за меня жизни я бы не пережил.
– Вы говорите о Бернадетт Гаспари? – спросил я.
– Да. Я слышал эти сплетни о том, будто бы у нас роман. Но это было совсем не так. Берни была моей сестрой.
Глава двадцать пятая. Признания идальго
– Ты – мальчишка Хэггарти! – наконец прервал тишину шериф.
– Вы все-таки узнали, кем была Бернадетт на самом деле? – с интересом спросил арестованный.
– Да. Мы нашли ее свидетельство о браке, старые письма и связались с ее… с вашей матерью. Амелией.
– О, ну вряд ли она еще помнит о моем существовании. Меня зовут Рональд Антуан Питерс. Хотя на самом деле моя фамилия Хэггарти, это чертов отчим сменил ее, даже не спросив меня. Чтобы мы все стали дружной счастливой семьей. Ага, как же. Мать так была рада, что вышла за «надежного парня» после того пьяницы и неудачника, каким был мой отец, что вообще перестала на что-либо обращать внимание. А между тем этот гад…
– Пожалуйста, Кортес, переходите ближе к делам сегодняшним, – взмолился я.
У меня не было сил выслушивать еще одну сагу о чьем-то несчастном детстве.
– Зовите меня Хэггарти. Или Роном. Я довольно долго был Родриго Корстесом, но не настолько, чтобы забыть настоящее имя.
Рон. Я вспомнил, что именно так назвала его Бернадетт на вечеринке в «Доме искусств». Тогда я не придал этому значения, решив, что просто ослышался.
– В пятнадцать я сбежал из дома, – продолжил Хэггарти. – Вначале ушел с бродячим цирком, потом прибился к уличным артистам и художникам. Оказалось, что у меня есть некоторый талант к живописи. Во всяком случае, я научился не только малевать открытки, которые неплохо сбывал туристам в Гвадалахаре26, но и подделывать печати на государственных бланках… Тогда же я научился гримироваться и менять внешность. Моя мать была француженкой, ее предки приехали с юга страны, кажется из Камарга27, во всяком случае, мама говорила, что в нашем роду были чуть ли не цыгане. В них я и вышел кареглазым и темноволосым, с вот этим замечательным носом. Сестра больше пошла в отцовскую родню. Когда я жил в Мексике, все принимали меня за местного. Ну а если подкрасить волосы, чтобы они стали совсем черными, добавить инфернальную бородку в стиле Веласкеса, наклеить накладные ресницы… Идея пробраться в «Дом искусств» и запустить лапу в их фонд пришла мне в голову несколько лет назад. Я вспомнил истории о родном доме, которые отец рассказывал, пока окончательно не спился и не помер, пошел в библиотеку и прочитал все про Максимилиана ЛеВиана и стиль жизни в Джаспер-Лейк. И тогда меня сразу осенило – эти простофили просто напрашиваются на то, чтобы их обокрали!
Я походил по выставкам Техасе и Аризоне, накупил модных журналов об искусстве и вскоре нашел себе подходящую личность. Этот Родриго Кортес Ривера, достаточно известный, чтобы при упоминании его имени многие делали серьезное лицо, но не настолько популярный, чтобы кто-то в Новой Англии или Нью-Йорке мог знать его лично. Меня не беспокоило, что я совсем на него не похож внешне. Я подделал документы, написал рекомендации из разных колледжей и музеев. Естественно, пришлось изучить его работы, чтобы при случае выдать что-то похожее на «искусство». Мне даже стараться не пришлось! Этот Кортес пишет настолько примитивную мазню, что я удивляюсь, как ему вообще дали диплом магистра искусств.
Ну и последний штрих – мой экстравагантный вид и манера одеваться. Вы заметили, Бартоломью, что я позаимствовал идею с камзолами у самого ЛеВиана. Поразительно, но эти старички из фонда тут же купились.
Вначале я не думал надолго задерживаться в Джаспер-Лейк. Так, побарахтаться где-то с годик, понять, как можно незаметно вывести деньги, а потом по-тихому исчезнуть, чтобы на меня не сразу подумали, пока я не спрячу все концы.
Но тут объявилась Берни. Я продолжал переписываться с сестрой все эти годы, я знал, что она болтается в Калифорнии, безуспешно пытаясь стать актрисой. И сдуру сболтнул ей немного о том, где я и чем занимаюсь. И тут она вдруг сваливается мне, как снег на голову, оказывается, она нашла какого-то дурачка, оплатившего ей дорогу.
Я думал, Берни немного поживет в «Доме искусств», при желании я мог бы найти ей номинальную должность при музее. Но оказалось, что у сестры есть вполне четкий план. Она приехала, чтобы вернуть дом наших родителей.
***
Хэггарти попросил стакан воды. Мы дождались напитков, потому что у многих пересохло в горле.
– Со временем у Берни это переросло в настоящую одержимость. Я так и не понял, на кой ей сдалась эта развалюха. По-моему, старый Коэн сделал бы большое одолжение жителям Джаспер-Лейк, если бы сразу снес дом, как только выставил оттуда нашу семью, и построил бы на этом месте что-то приличное. Однако сестра начала планомерно обрабатывать этого старого жирного алкоголика Гаспари, пока не подтащила его на аркане к алтарю. Она поселилась там и выглядела вполне счастливой. Предано возилась с Гаспари во время его запоев, убеждала его, что он гениальный художник, восхищалась тем, как он разукрасил и без того уродский дом… даже ухитрилась забеременеть от него.
Мне пришлось остаться, чтобы присматривать за сестрой. Я не верил, что она сможет долго притворяться, и боялся, что она выкинет какую-то глупость. К тому же я сам неожиданно для себя увлекся Мирандой. Вы сами знаете, как это бывает, Бартоломью. У этой женщины совершенно невыносимый характер, но есть в ней что-то… гипнотическое.
– Надо признать, мне даже стала нравиться должность куратора музея, – хмыкнул Хэггарти. – Надеюсь, у попечителей хватит совести признать, что за последние два с половиной года я сделал больше для развития новых проектов, чем все предыдущие директора лет за пятнадцать. Но все равно обман не мог бы продолжаться вечно. Тут еще удачно подвернулся старичок Мингела с его летним фестивалем. Запахло большими деньгами, которые композитор собирался вложить в дело напополам с фондом. Я просто ждал удобного момента, чтобы подделать несколько подписей, перевести деньги на подложный счет и делать ноги. Берни во мне больше не нуждалась. Но тут умер Гаспари.
И началась вся эта кутерьма с завещанием, с тем, что дом на самом деле ему никогда не принадлежал. Удивительно, но
