Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Майклом Мегретом, он потом возглавил издательский отдел Музея современного искусства в Нью-Йорке (MoMA). Из Мюнхена господин Шнайдер-старший, глава транспортной компании «Хазенкамп», свозил меня на один день в город моей мечты – Зальцбург, город Моцарта, тогда моего любимого композитора. Это было удивительное ощущение – почти игрушечный городок, врезанный в окружающие его черные скалы… Никогда не забуду ужин с господином Шнайдером и его подругой в ресторане «У золотого оленя», где бывал Моцарт; филе с лисичками, чудесное вино, а после этого – более ста километров обратно до Мюнхена с семидесятипятилетним джентльменом за рулем. С тех пор мы стали со Шнайдером друзьями, и в сегодняшнем мире холодного расчетливого бизнеса мне очень не хватает таких значительных и достойных людей, каким был он.
Выставка «Москва – Берлин» заняла весь периметр основного этажа Пушкинского музея, и для того, чтобы ее смонтировать, потребовалось закрыть щитами залы со слепками древнегреческой скульптуры. В качестве дизайнера Ирина Александровна пригласила известного театрального художника Бориса Мессерера. Я была с ним неплохо знакома, поскольку искусствовед Флора Яковлевна Сыркина, с которой мы встретились во время подготовки «Великой утопии» и взяли для выставки ранние картины ее мужа, Александра Тышлера, симпатизировала мне и приглашала на дни рождения Тышлера. На эти ежегодные праздники (проводимые и после его смерти в 1980 году) она всегда звала Бориса Асафовича и его жену, удивительного поэта Беллу Ахмадулину.
Мессерер предложил совсем иное решение, нежели Либескинд. Тот спроектировал очень удобные и практичные витрины, которые немцы были готовы бесплатно привезти в Москву (не исключено, что их утилизация после выставки стоила дороже, чем транспортировка обычным фургоном), а Мессерер предложил сделать круглые витрины. Это оказалось очень затратным проектом, и от идеи отказались. Несмотря на неудовольствие руководства ВХПО, предполагавшего заработать на выполнении этого дорогостоящего заказа, были привезены немецкие витрины, и они прекрасно встали в просторные залы Пушкинского, а потом были распределены по московским музеям, где их еще многие годы продолжали использовать – столь удобными и прочными они оказались.
При подготовке выставки в Москве мы столкнулись с тем, что на нее была выделена только половина необходимых средств, вторую половину должен был добывать Михаил Ефимович Швыдкой, тогда заместитель министра культуры. Никогда не забуду его рассказ, как он в бане, прижав к стене завернутого в полотенце министра финансов, убеждал последнего обеспечить недостающее финансирование. Именно поэтому я так настаивала на использовании немецких витрин – мы все понимали, что финансовые возможности ограничены, а сами работали за вполне символическую зарплату.
Застройка стен в Пушкинском музее – с очевидностью, им не хватало высоты, – монтаж оборудования – все это было ничто по сравнению с кошмаром таможенного досмотра двух с половиной тысяч экспонатов. Поящичные списки в Берлине были составлены так, что очень трудно оказалось идентифицировать их с общими списками экспонатов, представленными в таможню. Я очень хорошо помню, как мы ночами сидели с Инной Балаховской на знаменитой розовой лестнице Пушкинского и тщетно пытались свести одни списки с другими. Вскрыв ящик с пятьюстами документами и автографами и поняв, что в этом совершенно невозможно разобраться, таможенник махнул на все рукой, и мы распаковали выставку, сверяя все с немецким каталогом – русский каталог еще был в печати в Германии в издательстве «Престель». Слава богу, издательство не подвело, и к открытию выставки книги уже были в Москве.
Экспонирование выставки «Москва – Берлин» в ГМИИ пришлось на летние месяцы, а лето выдалось очень жарким. И первое, с чем мы, организаторы выставки, столкнулись, были проблемы с музейным климатом. Здание ГМИИ было построено в начале ХХ столетия, когда еще самого этого понятия – музейный климат – не существовало. Кроме того, в нем нет грузового лифта – рабочие год от года справляются с этой проблемой, распаковывая тяжелые ящики прямо в вестибюле основного здания, а затем поднимая уже сами картины по знаменитой мраморной лестнице. Когда единственный раз при распаковке знаменитого «Распятия» Николая Ге из музея Орсе сопровождающий настоял на том, чтобы тяжеленный ящик подняли на руках по лестнице и распаковали в зале, все закончилось драмой – рабочие не удержали ящик, он поехал, один из рабочих подставил ногу, удержав груз от падения, и получил серьезный перелом.
Из Берлина в Москву выставку сопровождали и музейные хранители, и реставратор, которая сразу обозначила проблемы с климатом. Летом, при наружной температуре 35 градусов, в залах без климат-контроля было душно и жарко, температура поднималась до 32 градусов при норме 20 градусов плюс-минус 2, а влажность падала до 28 процентов при норме около 50 плюс-минус 5. Я помню эту несчастную немецкую реставраторшу, которая регулярно приезжала в Москву и проводила необходимые измерения, а показания приборов приводили ее в совершенное отчаяние. Немцы писали письма и просили ГМИИ предпринять все что возможно – поставить увлажнители и так далее. Им отвечали, что все сделано, а по приезде они видели все ту же картину, и никаких увлажнителей. Жара тем временем не спадала, самый пик ее пришелся на упаковку и отправку выставки. В Москву опять приехал господин Шнайдер-старший. Хорошо помню, как он в свои преклонные годы сидел в панамке на каменном цоколе музея под палящим солнцем, наблюдая за погрузкой и выездом своих фургонов.
Экспозиция в Пушкинском получилась другой, гораздо более классической, без визионерских архитектурных решений, но не менее впечатляющей, и когда я сейчас вспоминаю о ней, я понимаю, что она была сделана в тот единственный момент, когда ее можно было сделать так, как ее задумали. Это была монументальная картина параллельного развития искусства в двух странах, когда, тесно соприкасаясь, переплетались и взаимодействовали культуры России, Советского Союза и Германии. Сегодня уже невозможно себе представить, чтобы в Москве экспонировались главные шедевры русского и немецкого искусства из ведущих музеев Европы и Северной Америки и чтобы в одном зале висели полотна Александра Герасимова, Василия Ефанова и работы художников Третьего рейха – похоже, что их выпустили из подвалов Пентагона только ради этого случая, не припомню каких-либо примеров показа этого материала на других выставках.
Девочки. Чолпон-Ата. Домик в деревне
Выставка «Москва – Берлин» стала последним большим проектом, сделанным уже приватизированным ВХПО. Хорошо помню, как наше начальство предлагало купить у сотрудников приватизационные ваучеры, я продала свои за смешные деньги, но эти средства были очень нужны – девочки росли, их нужно было кормить и одевать.
Саша сильно изменилась после поездки в Америку, но оставалась неуправляемой. Она прекрасно училась по гуманитарным предметам, неизменно получая пятерки за сочинения и ответы по литературе и истории, но они соседствовали с тройками по другим дисциплинам. Она не хотела никому подчиняться, дерзила,
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
