Кирхберге, 3 апреля 1884 г.
– Совершенно верно.
– В августе 1914 г. вы получили назначение в 1-й иностранный полк в Марокко. Вы пошли добровольцем воевать против Германии… На стороне Франции. У меня есть ваше досье. Полицейское расследование относительно вас открыто в августе 1941 г. Ваша должность бармена в отеле «Ритц» позволяет вам общаться с нашими высшими сановниками и штабными офицерами, и мы хотели убедиться в вашей благонадежности.
– Я понимаю.
– Честно говоря, нас немного удивил тот факт, что в 1914 г. австриец выбрал Францию. У нас возникли подозрения, что вы, возможно, еврей…
Сердце Франка бьется так гулко, что его должно быть слышно во всем кабинете.
– Как, простите?
– Вы еврей, господин Мейер?
– Я католик, крещен тирольским священником.
– Однако ваше имя не значится ни в одной приходской книге Австрии. Ни в Кирхберге, ни в Вене. Это странно, не так ли?
– Я даже не знаю, что вам ответить…
– При этом в еврейских реестрах Тироля вы тоже не фигурируете. Вы известный, уважаемый человек, и потому мы все эти два года трактовали все сомнения в вашу пользу. Как вы понимаете, история с учеником-евреем полностью меняет расклад.
Франк берет секундную паузу, потом заходит с другой стороны:
– Вы думаете, я настолько глуп, чтобы нанять иудея работать среди генералов немецкой армии?
– А почему же тогда он сбежал? – парирует офицер.
Поединок продолжается.
– Не знаю, может быть, чего-то испугался.
– И чего же, господин Мейер? Полиции боятся лишь те, кто нарушает закон, верно?
Франк смотрит на него, не отвечая.
Я Франк Мейер, шеф-бармен отеля «Ритц», ветеран Верденнской битвы и ашкеназский еврей.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Вчера, в начале дня. Мы готовились к вечерней смене.
– А потом он испарился… Я думаю, кто-то предупредил его о нашем визите. Вы знаете, кто?
– Нет.
Офицер мгновение пристально его изучает. Затем снова заглядывает в лежащие перед ним листки.
– А этот господин… Зюсс. Вы тесно общались, я полагаю?
– Нет, не совсем.
– Вы знаете, что с ним?
– Я ничего не слышал.
– Тоже еврей?
– Нет, я не думаю.
– Вокруг вас множество подозрений, господин Мейер.
И снова тишина.
– Послушайте, – спокойно говорит Франк. – Вы говорите, что я кажусь вам подозрительным? Что я могу поделать? Вы здесь три года, и я все время на своем посту. Я не делаю различия между моими прошлыми клиентами и теми, кого обслуживаю сегодня. Я обслуживал немецких офицеров так же охотно и преданно.
– Действительно, на вас никто не может пожаловаться. Вас так ценят, что штандартенфюрер Кнохен не дает подвергнуть вас медицинскому освидетельствованию…
– Передайте штандартенфюреру, что я готов пройти его в любой момент. Я не обрезан.
– Какие у вас отношения с мадемуазель Хааг?
– Взаимная вежливость, не более того.
– Она ваша любовница?
Франк вздыхает.
– Ничего подобного.
– Но она часто приходит, не так ли?
– Действительно, она регулярно приходит в бар. Как и капитан Юнгер или генерал фон Штюльпнагель.
– У вас не создалось впечатления, что она прислушивается к беседам людей у стойки?
Неужели гестапо подозревает ее в шпионаже?
– Я не заметил ничего особенного, – говорит Франк.
– Вы явно не хотите пойти нам навстречу.
– Простите, но я говорю только правду.
– Правда! – восклицает подполковник с досадой. – Не смешите меня! Сегодня никто уже не говорит правду, герр Мейер. Правды больше нет! – кричит он.
Кажется, у офицера на руках есть еще козыри. Он в последний раз сверяется с бумагами и устало задвигает их на край стола.
Хозяин кабинета несколько мгновений молчит, а потом с широкой улыбкой и неожиданно любезно произносит:
– Через месяц я женюсь. На француженке! Свадебный ужин состоится в доме у месье Лафона, в Нейи-сюр-Сен. Я буду признателен, если вы в нем поучаствуете. Порадуйте гостей искусством приготовления коктейлей…
Франк поражен. Вот уж сюрприз так сюрприз.
Кое-как ему удается взять себя в руки:
– С удовольствием, полковник. Только я должен отпроситься у руководства.
– Господин Элмигер согласен. Мы с ним уже договорились.
– Тогда все отлично, можете рассчитывать на меня.
– Вот и отлично. Вы свободны. И непременно сообщите всем вокруг, что гестапо умеет проявлять обходительность и понимание.
Полковник провожает его до двери. Они наверняка ровесники и тридцать лет назад сражались друг против друга, в Аргонне или в Арденнах.
Уважал бы хотя бы солдатское прошлое!
Я Франк Мейер, шеф-бармен отеля «Ритц», ветеран Верденнской битвы и ашкеназский еврей.
Сегодня Франк снова встал на тропу войны, во имя всех полукровок Вандомской площади.
Часть 6. Осадное положение. Февраль – июль 1944 г.
Журнал Франка Мейера
Где мои корни? Я и сам уже не очень понимаю.
Если копнуть, то в глубине души, я помню, найдется Австрия. Я впитал в себя Нью-Йорк и Париж, но и немецкая культура – тоже часть меня. И такая большая, что иногда мне близки и понятны немецкие офицеры. Я не ходил в школу, но мой характер определили Гёте и братья Гримм. Я помню, как суровыми зимними вечерами, в Фаворитене, одна старая баварка рассказывала нам, местным ребятишкам, сказки. Говорят, в прошлом она была воспитательницей двух сыновей богатой семьи Клейстов, владельцев ткацкой фабрики, которые жили в своем поместье к западу от Вены. Еще ходили слухи, что однажды во время летней прогулки в Альпах по ее недосмотру случилась трагедия: оба светловолосых мальчика утонули в горном озере.
Она страшно переживала это и изживала вину тем, что приглашала к себе домой соседскую детвору. В полдник по вторникам и четвергам она поила нас настоем чабреца с гренками, на которые намазывала тоненький слой апельсинового желе. Она смотрела на нас с такой лаской, но никогда не сюсюкала, держалась всегда строго. Ее чуть дребезжащий голос завораживал меня. На самом деле мы ее обожали. Сидя в своем жалком жилище, возле обшарпанной печки, зябко кутаясь в клетчатую шаль и нацепив на нос пенсне, она читала нам про Гензеля и Гретель, Красную Шапочку или Лесного царя. Мне тогда было лет восемь – десять, не больше, когда это стихотворение Гёте пронзило мою душу. Оно стало потрясением. Сын, уносимый Смертью, умирающий на руках у отца. Юность, украденная ненасытным и непобедимым Лесным царем. А потом я сам стал свидетелем того, как уже мое поколение сгинуло в «стальных штормах» Великой войны.
Приехав в Нью-Йорк и наверняка тоскуя по дому, я купил чуть ли не за доллар немецкую версию «Страданий юного Вертера». Я впитал до капли этот великий роман о свободе, читал его и перечитывал, поглощал день и ночь в своей каморке на Манхэттене. И
