траве. Выпить-то неплохо бы, но посудинки никакой не находилось. Старик, одетый в старье, словно случайно оказался рядом с ним.
— Стакан, что ли? — спросил он, всматриваясь в Адыла подслеповатыми глазами.
— Давай, если есть, — безразличным тоном отозвался Адыл. Но старик, медленно шаря за пазухой, все всматривался и всматривался в Адыла.
— Чего ты, батя? — встревоженный неизвестно чем, спросил Адыл.
— А ты пей, пей, если захотелось... — непонятно бормочет старик.
Адыл наливает в стакан водки, выпивает, нехотя закусывает, задумывается.
— Что голову опустил. Клыч? — и Адыл не сразу соображает, что это называют его. Всматривается в старика.
— Пахан?!
Старик скорбно качает головой.
— Видать, сдал я совсем, раз не узнал меня...
Он садится рядом с Адылом, наливает себе водки, тяжело со стоном выпивает ее. А Адыл испытывает давно забытое чувство страха перед этим теперь уже немощным, но когда-то сильным и жестоким человеком. Свою шпану пахан держал в страхе и повиновении, не прощал малейшего непослушания.
— Ты уже на свободе, сынок? — ласково спрашивает Пахан. — Ну вот и ладно, вот и радость старику. А то разъехались кто куда, совсем забыли меня. Приходится вот подстаканником работать. Это мне-то, Клычек!.. Ну, ты меня не оставишь, не оставишь, я тебя знаю...
Их было пятеро, молоденьких и отчаянных, и Пахан крутил ими, как хотел. Правда, он умел организовать все так, что почти никогда не попадались. Но двоих из пяти уже нет, убили в стычках с другой кодлой, один получил «вышку», одного за предательство пришил сам Пахан. Впрочем, об этом только догадывались. Парнишка взбунтовался, пошел против Пахана, а потом его нашли в канализационном колодце с перерезанным горлом. Пахан делал вид, что сам удивлен, но Адыл и тогда видел по его холодным, беспощадным глазам, что он все знает и скорее всего сам прикончил мальчишку. За то прикончил, что тот хотел «завязать».
— Ты приходи вечерком ко мне. Я все там же, на Урде... И дружков старых встретишь. Вот удивишься! А у меня для вас дело есть, хорошее дело. Давно я приметил...
И Адыл, который давно вроде бы ничего не боялся, испытывал странное чувство ужаса перед этим немощным стариком.
— Так я жду вечерком, сынок, — Пахан отходит со стаканом за пазухой.
3.
Таня Скворцова пережила большое потрясение от встречи с этим странным парнем. Она, конечно, знала, что рядом с ее светлым и большим миром существует и этот мрачный, жестокий мир. Но в ее представлении преступники были настолько особыми людьми, что их можно определить по лицу, по особым признакам, которые накладывает образ жизни. В общем, она, как и большинство людей, верила, что стоит ей встретить бандита, она сразу его узнает. Вернее всего, так она думала под влиянием фильмов, где, конечно же, преступник имеет отталкивающую наружность и близко посаженные холодные глаза. Но вот она встретила парня. Он даже симпатичен и обаятелен, в нем есть даже привлекательность. А он оказался вором. И вот это несоответствие ее представлений и действительности сбивало с толку. Еще сложнее казалось то положение, в которое она попала. Ведь Таня хорошо понимала, что она нравится этому странному парню. Для этого она была уже достаточно взрослой. Понимала она и другое: от нее во многом зависит, как сложится дальше его судьба. Конечно, ни о каких чувствах и речи быть не может, но оставить все на своих местах, предоставить Адыла самому себе ей тоже казалось ошибкой. Одним словом, девушка запуталась и растерялась. Порой она порицала себя за то, что ввязалась в эту странную историю, а то вдруг стыдила за слюнтяйство и равнодушие к чужой судьбе. В таком смятенном состоянии она вернулась в эту субботу с лекций в общежитие, и очень удивилась, что ее комната открыта. Какой-то мужчина сидел за письменным столом спиной к двери. Она вначале испугалась, а потом радостно вскрикнула:
— Папка!
И плача и смеясь от счастья, Таня повисла на шее отца. Он, все так же ласково улыбаясь, как и в далекие времена детства, гладил ее по голове.
— Ну, ну же, глупая девочка! Всё в порядке...
— Как ты оказался в Москве? Ведь ты же ни слова не писал мне о приезде? У, вредный папка!
— Командировка срочная, час на сборы. Когда было сообщать?
— И надолго? Может, насовсем, а? — в голосе Тани слышалась нескрываемая надежда, что наконец они с отцом будут снова вместе.
— Нет, Танюша, еще не насовсем, — покачал головой отец. — Ну? Едем?
Они приехали в гостиницу, где остановился отец. Пока другого угла у них не было. Квартиру они сдали на два года, чтобы Тане не тосковать одной в пустой квартире.
— Рассказывай, дочка, как живешь? Что нового у тебя?
И Таня рассказала. И об учебе, и о товарищах, и о встрече с Адылом. Потом откровенно добавила, что тревожится за его судьбу. И хотя отец не совсем понимал, почему Таню так беспокоит судьба совсем не знакомого ей человека, он грустно порадовался:
— Взрослая ты стала, Татьяна. А не влюбилась ли ты в этого... карманника?
Таня подумала, покачала головой.
— Нет, папа. Но ведь ты сам говорил, что нельзя проходить мимо чужой беды. А он в беде. Может быть, я глупая девочка, но кажется, он тяготится своей судьбой, и я должна помочь ему.
— Чем? Прости, Таня, но я должен в этой истории разобраться до конца. Если ты веришь в благотворное влияние на него одних внушений, высоких слов о достоинстве, долге, то можешь ошибиться. Если же ты хочешь быть около него всегда, соединить свою судьбу с ним...
— Нет, нет, — поспешила заверить Таня, растерянная от слов отца.
— Может быть, конечно, он послушает тебя. Но непременно будет требовать от тебя жертв. Твоих чувств, Таня.
— Но... я не могу его любить, папа.
— Видишь, как ты запуталась, девочка. Он пишет тебе?
— Да, конечно. Сейчас ему трудно. Нигде не принимают на работу, потому что он из колонии. И вполне может сорваться от обиды и озлобления.
— Ну да, я примерно так и представлял себе. Или дай им сразу полное доверие, или снова к старому. А ведь это обычная история, девочка. Я, дескать, могу, если вам нужно, стать честным, только дайте полное отпущение. А так не бывает. Если человек хочет быть честным, то взамен
