никому не нужна.
Андрей снова умолк на несколько мгновений, погружаясь всё глубже в воспоминания. Но Делия не пыталась его торопить.
— Первый месяц или два мамин новый муж даже что-то там помогал по хозяйству, со мной по-доброму разговаривал, маме иногда горстку конфет приносил — гостинец. А потом началось — «кто в доме хозяин, я тут глава семейства, а вы все должны помалкивать и в ноги мне кланяться». Пить стал через день, но это ещё полбеды. Беда была в том, что от хмельного он зверел и руки распускать начинал. Когда отчим мать первый раз ударил, я бросился её защищать. Мне тогда было очень страшно. Я ведь такого не видел никогда… Даже представить не мог, что какой-то здоровый, страшный, мерзкий, пьяный мужик будет бить мою мать! Нам тогда с ней на пару досталось хорошенько. А на следующий день, пока он отсыпался с похмелья, мать меня в сени вывела на долгий разговор. И заставила честное слово дать, что я сор из избы выносить не буду, что никому не расскажу, а ещё…что больше не буду между ними встревать. Сказала, что сама разберётся. Дескать, дядя Вася просто вчера перебрал немного, а она сама виновата — скандалить с ним начала, поучать.
— И ты никому не рассказал об этом? Неужели некому было заступиться за твою бедную мать, некому наказать этого… подлеца? — в каждом слове Делии было столько сочувствия, горечи и недоумения.
— Наверное, кто-то мог помочь, — пожал плечами Андрей, — но я не знал, к кому мне идти. А ещё привык слушаться мать, доверял ей и умел держать данное слово. Я сделал всё, как она велела. Только… это был лишь первый раз. Со временем, все эти пьянки, скандалы, ругань и побои превратились в нечто привычное. Меня уже это не пугало так сильно, почти свыкся. Время… оно умеет примирить с чем угодно, приучает терпеть. Несколько лет всё так и продолжалось. Я этого урода всей душой ненавидел, презирал и боялся. Даже когда он трезвый был и спокойный. Но вмешиваться я больше не пытался.
— Годами? — ужаснулась царевна. — И твоя мать так долго терпела и скрывала?
— Она-то скрывала, — хмыкнул Беркутов, — но в деревне ничего не утаить. Все уже знали, что этот дядя Вася вытворяет, но встревать никто не пытался даже. Дела семейные… Соседи, участковый наш, председатель (ну, это люди с полномочиями, так сказать) — все просто со стороны поглядывали и молчали. Вот лет пять мы так весело и прожили. А потом… один раз я не выдержал. Я тогда уже рослый был — не мужик ещё, конечно, но и не ребёнок. А этот… дерьмо пьяное… на ногах едва стоял…Отчего-то он в тот вечер особенно злой домой заявился. Маму на кухне ударил так, что она на пол упала, и пинать начал…
Делия громко всхлипнула, размазывая по лицу слёзы.
Но Андрей продолжал свою историю:
— Я подскочил, закрывать её собой начал. Отчим на меня кинулся, ну… я ему и засветил хорошенько. Сила уже была в кулаках. Подрались мы тогда… хорошо так подрались… Поубивали бы, наверное, друг друга, если бы мама нас не растащила. Я ему ещё пригрозил напоследок, что на следующий день в милицию пойду и в тюрьму его засажу. Ну, это у нас за порядком следить должна — милиция. Я и, правда, хотел пойти туда и заявление написать. Жалобу такую специальную, чтобы на его безобразия обратили внимание. Но я же ещё ребёнок был по годам, кто бы меня там слушать стал. Я решил мать убедить, чтобы она со мной тоже пошла и всё рассказала наконец. Только вот дядя Вася, хитрый жук, меня опередил…
— Как это опередил? — изумлённо воскликнула Делия — кажется, за всё это время ничто ещё не удивляло царевну так, как этот рассказ Беркута.
— Он пошёл туда первый. И рассказал свою версию. Что это я на него напал. Рассказал, что я дикий, испорченный подросток, который кидается на родных, тащит всё из дома, дружит с плохой компанией. И скоро из меня вырастет настоящий преступник, а потому надо меня определить на перевоспитание в колонию. Это что-то вроде темницы, только для малолетних преступников. Мать ко мне прибежала в слезах, когда узнала про это. И опять ругать начала, меня ругать, не его… Понимаешь? Мол, зачем ты полез в драку, что теперь будет! Я ей и предложил, вместе пойти, рассказать, как дело было. Нас двое — он один. Ещё неизвестно, кто кого в тюрьму отправит. Я тогда верил, что так и будет. Верил в справедливость. Верил, что все узнают правду, и гада этого накажут.
— Неужели вам не поверили? — покачала головой Делия.
Андрей тяжко вздохнул:
— Она никуда не пошла. Наверное, боялась его слишком сильно. Не знаю… Других объяснений так и не смог придумать. Так и сказала: что не будет на него жаловаться и мне не позволит. Дескать, если я пойду в милицию и заявление напишу, то я ей больше не сын, и слова мои она подтверждать не станет, и будет Василия своего выгораживать. Сказала, что я должен извиниться, и тогда отчим свою кляузу заберёт, и мне ничего не будет. И снова всё у нас будет хорошо. А я расхохотался…
Андрей вскинул бешеный взгляд на Делию. До этого он сидел, уставившись в тёмную столешницу. Но сейчас ему были нужны её неземные глаза, чистые и светлые, как небо. От боли и злости невыносимо жгло в груди. И лишь её сочувственный взгляд заглушал эту муку внутри.
— Понимаешь, я в лицо ей рассмеялся. «Всё хорошо будет!» Это же надо было такое сказать! Для меня это тогда как удар было, как будто она мне нож в спину всадила. Ведь я же её сын, сын! Я её же и защищал! А она… мерзавца этого выгораживать стала! Я у него прощения попросить должен… За что? За то, что этот урод нам жизнь столько лет портит? За то, что эта сволочь мою мать бьёт?
Кулаки сжались непроизвольно. Даже сейчас, спустя годы, Андрея вскидывало от ярости, когда он вспоминал тот день. Но Делия потянулась к нему через стол, накрыла побелевшие от напряжения пальцы своими мягкими, тёплыми ладонями, и его отпустило почти сразу.
— Я, разумеется, извиняться и мириться не стал, — уже спокойнее продолжил он. — Но забрать заявление мать дядю Васю всё-таки как-то уговорила. В колонию меня не отправили, и даже в милицию не вызвали. Может, его и не было — заявления того… Он
