а еще мне позвонила мама, чтобы рассказать, как сильно ее впечатлили моим репортаж и мой язык. Меня удивило то, насколько ее похвала была важна для меня.
Я не чувствовала себя местной, но и не чувствовала себя совершенно чужой. Пару раз в месяц я ходила пить пива с тремя другими репортерами «Хронографа», которые уже оставили свои попытки пронюхать, почему я приехала издалека ради низкооплачиваемой и далеко не самой престижной работы в округе Ситрас. Гораздо комфортнее мне было с Салли, шестидесятилетней владелицей антикварного и книжного магазина в Флорел-сити, которая лишь ненадолго оторвала взгляд от книжки, когда я впервые зашла в магазин, чтобы спросить про кресло-качалку с витрины. Я купила это кресло и стала постоянным посетителем этой лавки. Там я нашла книги писателей из Флориды – «Их глаза видели Бога» Золы Ниэл Херстон, «Кросс Крик» Марджори Киннан Ролингс, «Туристический сезон» Карла Хайасена. Я просто влюбилась в эти книги. Вскоре я стала заходить в магазин, просто чтобы поговорить с Салли, которая, как оказалось, сама читает каждую подержанную книгу, которую покупает для перепродажи. Разноплановая начитанность делала ее хорошим собеседником. Темы, на которые ей интересно было разговаривать, менялись каждую неделю от Эдны Фебер до Федора Достоевского или Синдни Шелдон. Что мне больше всего нравилось в Салли, так это то, что в каждой книге она находила что-то, за что ее можно полюбить, даже в «Чайке по имени Джонатан Ливингстон», про которую она сказала, что эта книга или всерьез глупа, или алогично серьезна.
По субботам я волонтерила в местном доме инвалидов, читала слепым книги, каждый раз удивляясь, как стихает болтовня и мои пожилые слушатели проникаются сюжетом. В округе Ситрас не было кинотеатров и книжных магазинов, поэтому по вечерам здесь нечем было заняться, благодаря чему я перестала кружить вокруг моей старенькой печатной машинки «Селетрик» и снова начала писать. Сначала я могла выдержать только пару минут в день, но со временем я стала работать по часу, а иногда и по два, и даже по три. Меня все еще немного подташнивало, когда я садилась за нее, но я не давала страху остановить меня. Я закончила несколько рассказов, один из которых приняли к публикации в литературном журнале штата Джорджия.
Приклеенные к стене, над моим столом висели фотографии Труро, которые я нашла в лавке подержанных вещей перед отъездом. На моей любимой фотографии были изображены ряды низких надгробий на старом методистском кладбище в конце Бридж-роуд. Покосившиеся, потертые, овеваемые соленым воздухом вот уже более ста лет, они сообщали не только годы рождения и смерти, но и точное время жизни почившего в годах, месяцах и днях. Исаак Рич, двадцать три года, четыре месяца и два дня. Элиза Крейн, сорок два года, семь месяцев и шесть дней. Фотография напоминала мне о том, что каждый день важен.
Я регулярно обменивалась письмами с Дэнни – он наконец-то решил уйти из университета с неуверенного благословения смирившихся родителей. Он начал принимать новый антидепрессант, «чудо-лекарство» Прозак, который, кажется, вполне ему помогал. Съехался с бывшей девушкой, они стали жить в Берлингтоне, штат Вермонт, где он нашел работу на полставки в пекарне, с удовольствием забирая себе смены, начинающиеся в четыре тридцать утра, что прекрасно сочеталось с его бессонницей. Остальное время он проводил, ремонтируя ткацкий станок своей девушки и совершенствуясь в игре на ситаре. Я показывала Дэнни свои рассказы. Для чудака-математика, который читал не слишком-то много, он обладал удивительной проницательностью. Он понимал, о чем именно я пишу, иногда даже быстрее меня самой.
В последнем письме Дэнни удивил меня, сказав, что он всегда завидовал моему умению уклоняться от пристального внимания наших родителей, оставаясь в тени. В ответном письме я задала ему вопрос. Почему родители так часто ведут себя, словно у каждого ребенка может быть только одна роль – умник, ботан, милашка, и если старший ребенок занимает определенную «позицию», остальным приходится искать другую нишу. «Почему мы оба не можем быть гениальными? – писала ему я. – И почему мы не можем заниматься тем, чем нам нравится, даже если мы не гениальны?»
Одним субботним утром, перебирая коробки с книгами в магазине Салли, я наткнулась на папку с нотами старых песен, которые любила мама. Это была не классика, которую она изучала много лет назад, а романтические песни тридцатых и сороковых годов – я часто слышала, как она пела их дома. «Stormy Weather, Bewitched, Autumn Leaves, All of Me.» Я купила эту папку, надеясь, что наступит подходящий момент, и я отдам ее маме и она, возможно, сядет за пианино и будет играть их.
47
В последний четверг сентября я рано приехала в офис, где-то в девять утра, сдала статью о собрании школьного совета, которое вчера закончилось очень поздно, и ушла из офиса около одиннадцати. Заехала в квартиру, чтобы переодеться, забрать чемодан и почту, которую я прочитаю в самолете. Включив кондиционер в машине на полную мощность и поставив в магнитолу кассету с Indigo Girls, я отправилась в тридцатиминутное путешествие до аэропорта Тампа. Я с нетерпением ждала возможности сбежать от жары, провести выходные в Нью-Йорке и забрать, наконец, вещи, оставшиеся на моей старой квартире.
В самолете я села у окна, сняла сандалии и стала перебирать пачку писем. Это был обычный хлам – каталоги, квитанции на квартплату, реклама из супермаркета «Пигли-Вигли». Но вдруг я увидела большой конверт из библиотеки Труро. Внутри была последнее издание «Паблишерс Уикли» с запиской, приклеенной на обложку, на которой Альва написала «Подумала, что тебе будет интересно».
Этот журнал был для меня как привет из прошлого. Я пробежалась глазами по сводке новостей о контрактах на новые книги и о редакторах, которые переходили из одного издательства в другое. Прочитала заметку о встревоженной реакции сообщества на непрекращающуюся экспансию компании «Барнс-эн-Нобл», которая в прошлом году купила «Би Далтон Букселлерс» и теперь стала вторым по величине книготорговцем в Америке. Прочитала о новом редакторе в «Ходдер энд Страйк» – эта особа вызывала негодование у старой гвардии, предлагая запредельные суммы коммерческим книгам сомнительной литературной ценности. Затем я перевернула страницу и увидела огромную, на всю страницу, черно-белую фотографию Джереми. Он был одет в белую футболку и черные джинсы и, находясь в минималистичной обстановке какого-то лофта в индустриальном стиле, с невероятно серьезным выражением лица смотрел в панорамное окно.
Роман Джереми, который будет выпущен в конце месяца, уже был осыпан всеми стандартными клише – «свежий и оригинальный», «смелый и прекрасный», и
