даже фразой, которая долго была под запретом в «Ходдер энд Страйк» за то, что ее использовали слишком часто: «Это размышление о преображающей силе любви». Интервьюер спрашивал, почему Джереми выбрал такую тему, почему решил писать о прокаженных, на что Джереми отвечал, что его привлекла идея изоляции, как физической, так и эмоциональной.
В конце статьи цитировали Малькольма, где он говорил о том, что «Ходдер энд Страйк» возлагает большие надежды на роман Джереми и проведет в его честь книжную вечеринку в книжном магазине «Скрибнерс» на Пятой авеню 29 сентября. Я проверила свой ежедневник, чтобы убедиться в своем предположении. Вечеринка была уже сегодня.
48
Воспользовавшись таксофоном в аэропорту, я позвонила Малькольму.
– Ну, как там у вас в «Горне округа Ситрас»? – спросил он.
– Это «Хронограф», и с ним все отлично, но я в Нью-Йорке.
– Они уже изгнали тебя из города?
– Боюсь, я не написала ничего примечательного, чтобы хоть кто-то мог на меня обидеться, – ответила я.
– Этого долго ждать не придется, дорогуша. Не задерживайся там надолго. Это тебя разрушит. Правда этого мира не состоит в этой их перевернутой пирамиде «кто-что-когда-где и почему».
Не в первый раз мне приходилось слышать, как сотрудники «Ходдер энд Страйк» отмахивались от журналистики, считая ее поверхностной.
Не успела я даже заикнуться о книжной вечеринке Джереми, как Малькольм сказал, что добавит мое имя в список гостей. Он закончил разговор просьбой «вытряхнуть сено из волос», что напомнило мне о том, какими снобами могут быть жители Нью-Йорка, думая, что за пределами острова Манхэттен нет никакой культурной жизни.
Я взяла такси до своей старой квартиры, где моя соседка, Энни, продолжала жить вместе с той ассистенткой из рекламного агентства, которая заняла мое место. Я зашла и не торопясь приняла душ, наслаждаясь мощным напором воды, который был только здесь, в Манхэттене. Я пыталась привести в порядок нервы перед встречей с Джереми, с которым мы не виделись уже так давно.
Со временем, а особенно после того, как внимательно прочитала роман Генри, я осознала, что, возможно, была слишком строга к Джереми. Структура его романа отличалась от романа Генри, а что важнее, его язык был и изящнее, и острее. Его описание внутреннего мира Сариты, ее девичьих, но при этом настолько зрелых душевных порывов, в корне отличалось от неуклюжего языка, которым Генри пытался передать, по сути, то же самое. Я уже не считала, что поступок Джереми был таким уж неправильным. И все же меня огорчал его обман.
Город Нью-Йорк выводил меня из себя. Я шла по Бродвею к автобусу на 96-й стрит и, видимо, шла слишком медленно, вызывая в свою сторону раздраженные взгляды людей, которым приходилось обходить меня. Я была там единственной женщиной, одетой не во все черное. Не успела я пройти и пары кварталов, как поняла, что мой цветочный топ и широкие развевающиеся белые штаны, которые так хорошо смотрелись во Флориде, совершенно не подходили изысканному издательскому миру Манхэттена. Кстати, мой план избежать духоты метро и поехать на автобусе оказался провальным. Пришлось целую вечность ждать городского автобуса, а потом этот автобус еле-еле пополз до 5-й авеню по забитым дорогам. К моменту, когда я добралась до «Скрибнерс», вечеринка была уже в самом разгаре, судя по тому, что было видно через большие окна на два этажа.
Перед дверью я на минуту задержалась. Шедевр неоклассической архитектуры – это место было слишком великолепным, чтобы входить туда, запыхавшись. «Скрибнерс» с его сводчатыми потолками, декоративными коваными перилами, высокими окнами и огромной лестницей был не просто книжным магазином. Это был «Тиффани» от книжного мира, сияющий памятник в честь литературы, место, где покупка книги было событием. Малькольм, обожавший это место, рассказал мне о том, что главный менеджер этого магазина, женщина, на протяжении многих лет составляла для «Нью-Йорк Таймс» список актуальных бестселлеров, время от времени добавляя в него новые книги, в качестве которых она была уверена, даже если их еще никто ни разу не купил. До конца семидесятых годов магазин принципиально не продавал книги в мягкой обложке. Я понадеялась, что Джереми понимает, насколько все это было важно, какое доверие ему было оказано тем, что «Ходдер энд Страйк» выбрал такую площадку для запуска его книги, и как это поможет ему в будущем. Очевидно, вопрос плагиата никого не беспокоил.
Я прошла в глубь магазина, где у подножия винтовой лестницы стоял Рон. В черном пиджаке поверх черной рубашки-поло, он выглядел именно так, как должен выглядеть ответственный редактор. Он разговаривал с Мэри – кажется, она была здесь полностью в своей стихии. В маленьком черном платье, она отмечала что-то на своем клипборде и выглядела элегантно и профессионально.
Я помахала Малькольму, он послал мне воздушный поцелуй и снова повернулся к молодой девушке, которая, очевидно, была ассистенткой из рекламного отдела – она выравнивала стопки книг Джереми на соседнем столе. Рядом с ними в темно-синем пиджаке с золотыми пуговицами, стильный и уверенный в себе, стоял Чарли Ренквист, занимающий теперь должность Рона. Он беседовал с миниатюрной женщиной с охапкой светлых волос, начесанных так, что они напоминали шлем. У меня было ощущение, что именно ее критиковали в «Паблишерс Уикли» за то, что она публикует в «Ходдер энд Страйк» свои книги, которые приносят ей деньги.
Малькольм торжественно встал на площадку на верху широкой лестницы и постучал ручкой по своему бокалу. Осматривая толпу с впечатляющим спокойствием и осознанием своей власти, он поднял бокал.
– Давайте вместе поприветствуем новый, выдающийся талант, – сказал он, улыбаясь лучезарной улыбкой и глядя вниз, где, засунув руки в карманы и сгорбившись, стоял Джереми, похожий больше на мальчика на бар-мицве, чем на многообещающего романиста. Мэри, стоящая рядом, мягко подтолкнула его вперед. Джереми расправил плечи, поднялся на верхнюю площадку, открыл свою книгу и расправил ладонью страницы.
Джереми читал медленно, его голос постепенно приноравливался к ритму прозы. Время от времени он поднимал взгляд от текста, слова как будто наделяли его уверенностью, он словно становился чуть выше. Я вновь погрузилась в поток слов. Он читал мою любимую сцену – ближе к концу, когда сын врача стоит на расстоянии нескольких сантиметров от Сариты и поднимает ладонь вверх. Она поднимает дрожащую ладонь и держит ее напротив его ладони, точно в зеркале. Они не касаются друг друга, но этот жест так и пульсирует их страстью и стремлением друг к другу.
Я выдохнула, и в этот момент Джереми поднял взгляд. Он
