умирал, еще один раз — это уже не так страшно, — усмехнулся он, беря пирожное с блюдца.
В окно кабинета на Лубянке прожектором светило солнце, как всегда, немножко нервируя меня. А Михаил Ленковский, наоборот, радовался ему, подставляя лицо под ласковые лучи. Солнце для него было жизнью, до которой он все-таки дорвался, чудом выбравшись из ада сырого подвала рядом с береговым маяком.
— Самое страшное для меня было то, что остались недоделанные дела, — сказал Михаил. — И что буржуи, если им удастся затормозить нашу программу, получат преимущество. Уйдут в отрыв, который нам уже не преодолеть.
— Вы столько времени пробыли в плену. Ваши тюремщики о подмене не говорили?
— Один раз здоровяк сказал: «Не бойся за работу, она не встанет. Найдем, кем тебя заменить». Но я даже представить не мог, что такое возможно… Святозар! Чтоб его черти разодрали! Своими руками придушил бы!
— Не жалко? Родная кровь все же. Брат.
— Брат? Нет у меня брата. Есть матерый и подлый враг.
Произнес он эти страшные слова твердо и совершенно спокойно. Эх, жизнь, как любишь ты разводить близких людей по разные стороны баррикад.
Интересно, что нечто подобное сказал и Святозар сразу после задержания. В том самом штабном кабинете, сидя на стуле под картиной «Бурлаки на Волге». Хрипел как-то задушенно:
— Брата у меня нет. Тот коммуняцкий активист, что им числится, — это человеческий мусор. Его надлежит убрать.
— Не задалось у вас с уборкой. Сплошь все провалы, гражданин Ленковский.
— Ничего. — Он захихикал — как-то тонко и неубедительно. — Другие придут. Потому что имя нам — легион.
— Как и у всех бесов, — кивнул я — имел по старой памяти обучения в польской школе некоторое представление о Евангелии.
— Жалко, что эта тварина Миша еще жив, — угрюмо произнес Святозар. — Но ничего. Фатум не обманешь. Если мне суждено сдохнуть, братишка тоже не задержится.
— Помогут ваши хозяева? — заинтересовался я. — Вряд ли.
— А они тоже только орудия фатума. И фатум не обманешь. Он возьмет свое.
— Это вас в «Аненербе» просветили? — хмыкнул я.
— Ну посмейтесь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Ну уж это точно будете не вы, Святозар…
Глава 45
Да, для Святозара Ленковского погружение в глубины нацистского интеллектуального и духовного болота даром не прошло. Для подобных умников нацистские учения притягательны именно их темной, оккультной стороной. У них создается ложное, но пьянящее ощущение приобщения к тайнам мироздания и прямого пути к настоящей силе. Отсюда и все эти тупые рассуждения о фатуме, расплате. И явная сумасшедшинка в глазах.
Судьба плетет поразительные кружева. Некоторые люди запутываются в них и малодушно бродят до самой смерти по изнанке жизни. Другие с честью выходят из этих переплетений и находят свою правильную сторону. Так получилось и с Ленковскими. Братья-близнецы, оба целеустремленные до фанатизма, оказались по разные стороны — в двух непримиримых мирах. Эх, судьба-злодейка. Как же ты любишь играть в подобные игры.
Все началось в тридцатые годы в Польше. Когда свирепствовал страшный голод, унесший жизни огромного количества людей. Родители близнецов, справные крестьяне, померли. Потом у братьев был приют с его непростой и голодной жизнью. Стремление вырваться оттуда к свету, наверх, как будто из давящей тьмы океанских глубин. Школа одаренных.
Когда же близнецы ступили на развилку и один шагнул на прямую дорогу доблести, а второй вильнул в злую тьму, обитель неудовлетворенных амбиций и кровавой сырости? В крестьянской семье, где они по-разному восприняли, что такое хорошо и что такое плохо? В приюте или школе? Или уже в университете? Вообще, когда люди окончательно определяются, кем им быть в этой жизни? Это, наверное, никому не известно.
Но реально оформился этот водораздел, когда Святозар уехал в Варшаву, через год оккупированную немцами. А Михаил остался во Львове, вскоре ставшем частью СССР.
Святозар закрутился в кругу оголтелых националистов, а потом и фашистов. Как губка, с внутренней готовностью и радостью он впитывал самые бесчеловечные идеи, поднимаясь в собственных глазах и ощущая себя сверхчеловеком. Потом доучивался в Берлине на физика. Тогда на него обратили внимание, и он в 1942 году попал в немецкий проект. А в 1945-м достался американцам как трофей.
Оказавшись в ядерной программе США, Святозар не только не избавился от ржи, разъедавшей его сознание, от ощущения врожденного превосходства, иллюзии сверхчеловека, но и укрепился в этом безудержном и циничном самомнении. Да и близость самого разрушительного оружия явно неблаготворно сказалась на его психике.
А Михаил активно участвовал в подпольной комсомольской организации. Принял СССР как награду небес. Воевал. Учился. Попал в Проект.
Разведки предпринимали гигантские усилия, чтобы пошарить в ядерных секретах противника, а то и диверсиями задержать развитие. Иногда что-то удавалось, что-то нет.
У нас тут имелись несомненные успехи. Как ни дистанцировались наши дипломаты принародно от этого, но я-то знаю, что англичане и американцы задержали и осудили нескольких видных ученых по обвинению в сотрудничестве с СССР вовсе не напрасно. Наша разведка начала работать по атому еще в начале сороковых годов. И к 1944 году получила на Западе несколько тысяч листов с наисекретнейшими расчетами и результатами исследований. Хотя, конечно, решающую роль эти сведения не сыграли — нельзя просто нарисовать, как сделать технологический процесс. Его нужно сделать в железе, что не всем дано. Главное, что мы уяснили из этих документов, — какие пути тупиковые. И сильно сократили сроки разработки.
У американской разведки тоже были некоторые достижения, но по сравнению с нашими очень скромные. Проникновение в Проект давалось им тяжело. Не одного агента сгубили они на этом тернистом пути, но добывали в основном какие-то второстепенные сведения, с периферии Проекта, которые ни на что не влияли.
В общем, отчитаться американцам особо было нечем — тоска и грусть. И вот однажды ушлые ребята из только что созданного ЦРУ узнают через агентуру, что брат-близнец в поте лица трудящегося на них Святозара Ленковского тоже физик и находится в сердцевине русского Проекта. А они еще и похожи внешне друг на друга так, что не отличишь. И особых примет нет, вроде шрамов, родинок. Вот и возникла безумная идея, как это использовать, притом самым наглым, невероятным способом.
Как Святозар дал согласие на все это? Как бросился в авантюру, в которой сам должен был сгореть с вероятностью сто процентов? Поработали над ним хорошо — и поляки, и немцы, и, наконец, американцы. Человек превратился в разрушительное оружие, не жалеющее ни себя, ни других для эфемерных и откровенно человеконенавистнических целей. Мало того, что он согласился. Он
