что сделал, чтобы люди обо мне помнили и жалели? Я и говорю — пыль мы человеческая. Ты молодой, Клыч, удачливый. Только лучше бы вору быть неудачливым, потому что все прахом пройдет. Сколько у меня денег бывало! А нет сейчас ни гроша. Правильно мы тогда говорили: «Что деньги? Навоз! Сегодня нет, а завтра целый воз». Только счастья от них не было, не на пользу пошли. Утекли между пальцев. А разве мне деньги сейчас нужны? Люди бы около меня были — и ничего больше не надо. Ты послушай старика. А как помру, вспомни мои слова. Зря я жизнь прожил, совсем зря...
Адыл даже обозлился. Чего эта старца на откровенность потянуло? Хотелось высказать жесткие слова упрека, но он еще раз посмотрел на угасающего старика и смолчал. Самое ужасное было в том, что Пахан, кумир и властелин воришек, теперь вдруг говорил о напрасно прожитой жизни. Ведь он не знал жалости ни к кому, да и сам шел на опасные дела ради дармовых денег, а теперь как его скрутила жизнь...
— Ладно, Пахан. Ты чего ноешь? — только и ответил Адыл. — Умирать собрался... А в то время жил, не очень обижался. Ишь ты, пыль человеческая...
— Ну и ладно, и ладно, когда так, — всматриваясь в лицо Адыла, почему-то соглашался Пахан. — Тогда не пей много, скоро увидишь дружков.
Адыл тихонько отставил стакан. Вот как обернулось дело! Покупает его Пахан? Проверяет? Выходит, насторожился и Пахан и еще кто-то? И Адыл, словно ничего не произошло, откинулся на спинку кресла, закурил, засмеялся, покрутил головой:
— Ох, Пахан, и ушлый же ты, как змей. А я уже поверил, что ты завязать призываешь.
Старик ухмыльнулся, пошел во двор, и Адыл, не поднимаясь со стула, видел через окно, как старик выпустил из кладовки какого-то рослого небритого детину. «Кто же это?» — тревожно думал Адыл. И куда его снова затягивает житуха? Ну и Пахан, окрутил, как мальчика.
— Здорово, Клыч! — раздался с порога басовитый голос Сеньки Шпалы. — Не заскучал по корешам?
Он облапил Адыла могучими клешнями, усадил за стол, налил по стакану водки.
— Не ждал? Ты еще не знаешь Сеньку Шпалу. Рванул я из колонии, как ты ушел на волю, так и рванул. Куда деваться? Тебя не нашел, и к Пахану. А он обещал найти тебя. Где ты пропадал? Алку свою нашел? У нее, видать, был?
— Точно. К Алке ездил, только неделя как вернулся. Ну будь.
— Будь.
Они выпили, а Пахан все подставлял закуску, суетился:
— Вот и ладно, что все по-хорошему. А мы тут думали, не скурвился ли наш Клычек.
— Дело у меня вшивое, — посетовал Сенька, — ксив хороших нет. Да и «бабки» нужны. Тикать мне из Ташкента надо, заметут. Пахан в долг не верит. А ведь у него в заначке водится копейка. Крепкий старичок. С собой в могилу забрать целит, что ли? Может, гробанем Пахана, а? Только он так упрятал, что в жизнь не найдешь. Хитер Пахан.
Пахан сидел тут же, слушал Шпалу и криво усмехался. Конечно, если эти двое возьмутся его трясти, ему туго придется, но эти лопухи не знают, что Пахан, в случае чего, и пристрелит обоих, а потом смоется. Но пацаны, видимо, просто шутят, трогать его они не рискнут. Некуда деться им от Пахана.
— Вот, Клычек, и встретились. Жалко, гитары нет. Спел бы, — загрустил Шпала.
— Ничего, в другой раз споем. Сейчас потиху надо.
— А что? Пригорел где-нибудь? — затревожился Шпала.
— Ну да, сгорели мы с Алкой. Как бы не мокрое получилось дело, одного пижона уработали, а он шуметь начал. Ну и...
— Пришили? — прищурился Шпала.
— Точно не знаю. Но мы с Алкой решили притихнуть.
Адыл уже хорошо понимал, что тут нельзя ни слова правды говорить. Да разве он до этого не знал, что у них среди «своих» надо быть настороже каждую секунду, потому, что верить и доверять нельзя никому. Как волки, они боялись друг друга, можно было ждать в случае чего и нож в спину. Здесь и прямого предательства не терпели, но и правды не признавали. Они были нужны друг другу только потому, что возникло общее дело, на которое идти одному нельзя, но настороженно следили друг за другом, ожидая подвоха. Вон ведь как прикупил его Пахан, каких слов наговорил. Расклейся Адыл, и «дружки», Пахан со Шпалой, тут же придушили бы его и спустили в ближайший колодец.
— Значит, на дело тебе опасно идти? — забеспокоился Шпала.
— Нет, если хочешь, пойду, — пожал плечами Адыл.
Но Шпала, суеверный, как все воры, опасался идти на дело с человеком, который только что погорел.
— Видать, повременить надо, — хмуро заговорил он после долгого молчания. — Раз такое дело...
Поздно вернулся домой Адыл. Спал он на улице под виноградником. Большие звезды сонно помигивали друг другу, а к нему не шел сон. Все события последних дней круто брали его в оборот, лишали его свободы, связывали по рукам. Хотел он честно трудиться, но и это оказалось не таким уж простым делом. Не сидеть же вдвоем с матерью на пенсию покойного отца. Думал уже прочно завязать, но старая жизнь крепко обнимает его, не хочет выпускать. И стоит ли сопротивляться, если все так сложно? Ведь человеком крутит судьба, от нее не уйдешь. Если возьмется ломать тебя, не устоишь. Ну и ладно, побыл с хорошими людьми, помечтал о чистых руках, не запачканных чужими копейками, и хватит. Никто никому в этом мире не нужен, и надо жить так, как умеешь.
Но снова и снова всплывали события последних недель, встречи. Такие разные люди, но все они словно чего-то ждали от него, давали какие-то авансы своим добрым отношением, своим обществом. И особенно больным оказалось воспоминание о Тане. Ведь он по своей натуре влюбчивый, и если любовь не разделяли, очень обижался. Легко было с Аллой, с десятками женщин из этого круга. С Таней ничего подобного и представить невозможно. И тем сильнее тосковал он по ней, хотел быть около нее, слушать, смотреть. Но усилием ума он убедил себя, что они настолько не пара, что лучше все оставить в покое — и себя, и Таню, и свои непутевые мечты.
В полночь кто-то потормошил его за плечо:
— Клыч... — парнишка с их улицы, пронырливый и
