процедурный кабинет, взял из шкафчика стерильный шприц и пару пробирок и снова направился в палату к Дериглазовой.
— Валентина Сидоровна, — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более серьезно и озабоченно. — Знаете, что-то мне ваши анализы, которые вы сдавали при поступлении, не очень нравятся. Есть там некоторые настораживающие моменты. Я бы хотел их перепроверить. Давайте-ка мы с вами еще разок кровь из вены возьмем, хорошо?
Тетя Валя, услышав про «настораживающие моменты», тут же испуганно выпучила глаза и безропотно протянула мне руку. Я быстро и профессионально взял у нее кровь, поблагодарил за терпение и поспешил в лабораторию.
Лаборатория находилась на другом этаже, и всю дорогу Фырк не переставал пыхтеть и возмущаться.
— Ну, двуногий, я от тебя такого не ожидал! — скрипел он. — Мучить бедную женщину, брать у нее кровь, когда она и так здорова! Это же просто садизм какой-то! Я всегда знал, что вы, лекари, — скрытые маньяки!
Я только усмехался. Пусть себе ворчит. Скоро он все поймет.
В лаборатории, благодаря моему новому статусу и паре ласковых слов в адрес симпатичной лаборантки, мои анализы пообещали сделать вне очереди. Да и магия здесь творила чудеса — специальные артефакты выделяли все необходимые элементы и показатели буквально за десять-пятнадцать минут.
Я взял распечатку с результатами и внимательно пробежал по цифрам. Ну, так я и думал. Все в пределах идеальной нормы.
Я вернулся в палату к Дериглазовой. Она ждала меня с нескрываемой тревогой.
— Ну что, господин лекарь? Что там у меня? — ее голос дрожал.
— Валентина Сидоровна, — я постарался придать своему лицу самое скорбное выражение. — Боюсь, новости у меня для вас не очень хорошие. Анализы подтвердили мои самые худшие опасения. У вас очень серьезное и редкое заболевание. Называется оно «острая перемежающаяся порфирия с преимущественным поражением центральной нервной системы». Если не начать немедленное лечение, последствия могут быть самыми печальными.
Тетя Валя ахнула и схватилась за сердце.
— Но… но я же… я же ничего такого не чувствую! — пролепетала она.
— Это очень коварная болезнь, Валентина Сидоровна, — я покачал головой. — Она может долгое время протекать бессимптомно, а потом ударить со всей силы. Но не волнуйтесь, мы успели ее поймать на ранней стадии. Я вам сейчас выпишу специальные таблетки, их нужно будет принимать строго по схеме. А еще нам нужно будет сделать вам один укол. Препарат очень сильный, и на него почти всегда бывает аллергическая реакция — будете вся чесаться, как будто вас блохи покусали. Но это не страшно, мы вам тут же дадим антигистаминное, и все пройдет. Главное — начать лечение как можно скорее.
Дериглазова слушала меня с широко раскрытыми от ужаса глазами. А когда я упомянул про «укол» и «чесаться», она вдруг резко замотала головой.
— Нет-нет, господин лекарь, никакого укола мне не надо! — испуганно выпалила она. — Я… я очень боюсь уколов! И чесаться я тоже не хочу! Давайте пока обойдемся таблетками, а? А там посмотрим. Может, оно и само пройдет?
— Ну, смотрите сами, Валентина Сидоровна, — я пожал плечами. — Дело ваше. Но потом, когда станет поздно, не говорите, что я вас не предупреждал.
Я оставил ей на тумбочке безобидную аскорбинку под видом «супер-таблеток от порфирии» и вышел из палаты, оставив ее в глубокой задумчивости и панике.
— Ну ты даешь, двуногий! — Фырк, который все это время сидел тихо, теперь не мог сдержать своего восхищения. — «Острая перемежающаяся порфирия»! Да она же от одного названия этой твоей болезни чуть в обморок не упала! А уж когда ты про укол и чесотку заговорил… Я думал, она прямо на кровати родит от страха! Ты просто гений коварства! Но зачем ты все это устроил? Она же здоровая!
— А вот это, мой дорогой Фырк, ты мне сейчас и расскажешь, — я хитро улыбнулся. — Точнее, не расскажешь, а посмотришь. Я хочу, чтобы ты еще раз, очень-очень внимательно, осмотрел нашу больную Дериглазову изнутри. Особенно обрати внимание на ее сердце, сосуды, печень и почки. Это те органы, которые обычно первыми дают сбой в ее возрасте, даже если внешне все выглядит благополучно. И доложишь мне все в мельчайших подробностях. А я тебе потом расскажу, зачем мне все это было нужно. Договорились?
Фырк недовольно фыркнул, но любопытство, видимо, взяло верх.
— Ладно, двуногий, уговорил, — проворчал он. — Только смотри у меня! Если там опять ничего интересного не будет, я на тебя обижусь! И в следующий раз заставлю тебя самого внутрь заглядывать!
Он метнулся в сторону палаты Дериглазовой, а я, усмехаясь, направился в ординаторскую. Нужно было проверить, что там произошло в отделении за время моего отсутствия, пока я тут посвящениями занимался.
В ординаторской, к счастью, было пусто. Хомяки, видимо, разбежались по палатам, а Шаповалов еще не вернулся с операции. Я сел за компьютер и углубился в изучение историй болезни.
Не прошло и десяти минут, как дверь в ординаторскую с грохотом распахнулась, и на пороге появился разъяренный, как сто тысяч чертей, Шаповалов.
— Разумовский! — заорал он так, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. — Какого хрена ты тут устроил? Ты что себе позволяешь, адепт недоделанный? Ты зачем напугал бедную Валентину Сидоровну до полусмерти? Она же теперь от меня шарахается, как от прокаженного, и требует немедленной выписки! Говорит, что у нее смертельная болезнь, и что ты ей уколы жуткие собирался делать! Ты что, с ума сошел? Она же абсолютно здоровая женщина!
Я сделал самое невозмутимое лицо, на какое только был способен. В этот самый момент рядом со мной материализовался Фырк и с нескрываемым интересом уставился на Шаповалова.
— Как это «здоровая», Игорь Степанович? — я удивленно приподнял бровь, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более обеспокоенно. — А вот результаты ее сегодняшнего экспресс-анализа крови… Боюсь, у меня для вас очень плохие новости.
Я протянул Шаповалову сложенный вдвое листок. Это была копия результатов анализов, которую я предусмотрительно позаимствовал из лаборатории. Шаповалов с недоверием выхватил у меня листок и впился в него глазами. По мере того как он читал, его лицо стремительно меняло цвет — от багрового до мертвенно-бледного. Руки его заметно дрожали.
— Бласты… девяносто процентов… — прохрипел он, и его голос сорвался. — Тромбоциты… почти на нуле… СОЭ… Господи, да это же… это же
