охватила паника, и она прижала полу куртки ко рту, чтобы ее не вырвало. Тошноту вызывали и бензиновые пары, и мучительное осознание того, что случилось. Злоумышленник хочет поджечь дом, чтобы замести следы. И убить ее. Ее загнали в угол, выбраться из которого не представлялось никакой возможности. Крик о помощи, точно огромная пробка, застрял у нее в горле.
И тут началось. Огонь побежал вниз по деревянным конструкциям и с ходу набросился на облитые бензином перила. Через пару секунд он перекинулся на ступеньки. Вовсю повалил дым. Сисель лихорадочно вспоминала, что ей известно об угорании. На самом деле происходит внутреннее удушение, когда угарный газ блокирует поступление кислорода в легкие. Куртка, возможно, и защитит ее от паров и частичек сажи, но не помешает проникновению в легкие ядовитого воздуха. Важнее всего было оставаться на земляном полу, но единственный выход находился наверху.
Сисель забилась в дальний угол подвала. Дым частично уходил вверх и просачивался через трещинки в крышке люка. Неужели ей суждено таким бессмысленным, идиотским образом окончить свои дни в чужом подвале? Она как бы со стороны обозрела всю свою жизнь и почувствовала себя такой несчастной, как никогда ранее. Она объездила полмира, повидала гораздо больше, чем подавляющая часть людей на земле, но все это во многих отношениях мало что дало ее душе, воспитанию чувств.
Сисель вдруг вспомнила опаленное лицо Анне Вольтере, с обгоревшими веками и сочащимися ранами, и ужаснулась этому воспоминанию. И тут она услышала это. Сквозь шум пожара до нее откуда-то издалека донесся какой-то дрожащий звук. Может, это приближающийся автомобиль? Может, кто-то увидел дым? Она уже ощущала исходящий от горящего дерева жар. И тут звук работающего мотора стих. Что это – машина остановилась или просто проехала мимо?
56
Амортизаторы автомобиля едва выдерживали, когда он чуть ли не летел над лежачими полицейскими в начале улицы Бедервай. Перед глазами заместителя комиссара криминальной полиции стояло приветливое лицо Сисель, и тревожное чувство гнало его вперед. Как он жалел, что не уговорил ее уехать из Морслета. Казалось, дорога не кончится никогда.
– Но при чем здесь Анни Вольтерc? – Джаспер запоздало пристегнул ремень безопасности, когда машину тряхнуло после очередного акробатического кульбита. – Она-то каким боком тут?
– Помнишь, ты сказал, что она врет, когда мы пришли к ней осмотреть дом? – напомнил Трокич.
– Помню. Просто мне так показалась. Она неожиданно отвела взгляд. И тон изменился… Скорее всего, она видела Фредерика у речки в тот день, – предположил Джаспер. – Эх, знать бы заранее…
Далеко впереди поднималась к небу тонкая извивающаяся струйка дыма. Где-то пожар. То есть не где-то, а в той стороне, куда они ехали.
– Что-то горит. Ч-черт! Плохо дело. Поднажми, шеф.
– Звони дежурному, пусть вызовет пожарных.
Трокич ехал с такой скоростью, с какой позволяло состояние дорожного полотна, но все равно чувствовал, как колеса скользят на заиндевевшей и присыпанной талым снежком дороге. Он затормозил у живой изгороди, огибающей участок, и вдруг краем глаза заметил чью-то тень. По саду кто-то шел. Повинуясь наитию, он захватил папку с рисунками. Похоже, наступило начало конца истории, которая грозила еще кое-кого унести с собой в небытие.
57
Подросток видел, как на улице затормозил бело-голубой автомобиль и, проскользив еще полметра по льду, остановился перед подъездом к дому кофейного цвета. При виде двух полицейских, выскочивших из машины по ту сторону заснеженной изгороди, сердце у него екнуло и превратилось в ледышку. Впервые он почувствовал, как холоден лежащий вокруг снег, и понял, что полиция наконец выяснила, как все произошло на самом деле. Он бросил взгляд на ставшую хорошо заметной крышку люка подвала, где сидела длинноволосая женщина. Она перестала кричать своим высоким визгливым голосом, и последние две минуты вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь мерным урчанием огня, который неумолимо вгрызался в старое дерево.
Подростка обуревал гнев. У него и в мыслях не было убивать Лукаса. Но этот сопляк приклеился к нему как банный лист. Вечно совал нос куда не просят. В первый раз Лукас застукал его в момент поджога мопеда, и понадобилось сделать ему предупреждение. Он и сам был не рад, что пришлось укокошить бестолковое ушастое существо, с которым Лукас возился на продленке, – но приставала не понял его. Снова прицепился и незаметно прокрался в этот безлюдный дом, который Фредерик подыскал для своих целей. Первый его дом. Он так о нем мечтал! И этот сопляк застал его врасплох в момент наивысшего кайфа, в тот самый миг, когда в подвале занялся огонь. Когда засверкали языки пламени и наконец-то наступил мир. Когда всё стихло – в том числе крики, казалось, навечно поселившиеся у него в ушах.
И в приступе бессильной злобы, в то мгновение, когда мир внутри него стал яростно белым, а крики голосов вновь зазвучали у него в мозгу, он с ожесточением толкнул непрошеного гостя. До этого путь назад был еще открыт, как и возможность закончить игру. Но мальчишка не удержался на ногах. И если бы он хотя бы не упал прямо в костер. Но когда Лукас завопил от боли и стал тянуть к Фредерику обожженные руки, тот впервые в жизни запаниковал. Лукас выскочил из подвала, и стало ясно, что все кончено. И тогда голоса в голове Фредерика все решили. Пацана надо было остановить.
Увидев его, полицейские застыли на месте, и время остановилось, а он лихорадочно соображал, что они сейчас станут делать. Стрелять? Фредерик почувствовал, как внутри него рождается слабый издевательский смешок. Да конечно же, нет! Не будут они стрелять в подростка. В ребенка. Может, не дергаться и, если спросят, что он тут делает, сказать, что просто шел мимо. Что у них на него есть?
В это мгновение он обратил внимание на папку в руке одного из полицейских. Она показалась ему знакомой. Школьная сумка! Неужели они нашли ее? Тут он заметил на папке маленькую этикетку с брендом книжного магазина, и до него дошел весь ужас происходящего. Черноволосый полицейский в черной кожаной куртке, которого он несколько раз видел в Скеллегордене, держал в руке его собственность. Его рисунки. В мгновение ока он понял, что вся его и без того несчастливая жизнь пошла прахом, что все его опоры стремительно рушатся вот в этот самый миг. А за руинами маячит выжженная за годы бессилия и беспомощности пустыня его мира, где царит жуткая, невыносимая, болезнетворная пустота. А еще голоса. Злобные голоса, звучавшие все эти годы насилия и
