успела.
– Поди сюда, мама, это одна из моих сотрудниц в библиотеке, Аки.
– Боже, да ты красавица, все, как Нэнси обещала.
Две другие женщины выразили свое согласие, кивая и бормоча что-то непонятное, видно, по-польски.
С чего меня с таким жаром нахваливают, было выше моего разумения. Может, тут на Среднем Западе так принято, подумала я.
Мать Нэнси усадила меня за стол, и передо мной поставили тарелку, полную еды. Нэнси перечислила, что в меню: вареники с начинкой из картофеля и сыра, домашняя “кильбаса”, голубцы, квашеная капуста горкой.
– А вот и суп с солеными огурцами, – сказала Нэнси, отложив на время фотоаппарат, и аккуратно поставила рядом с моей тарелкой чашку с желтым бульоном.
Я подумала, что она, наверное, шутит, но, заглянув в чашку, увидела, что на поверхности плавают прозрачные кусочки соленого огурца. Женщины с интересом смотрели на то, как я делаю первый глоток. Восхитительно! Впрочем, как и все остальное, лежавшее на моей тарелке. Наблюдатели были приятно поражены моим аппетитом.
Я доедала штрудель, когда к столу подошла Филлис. Ее волосы кудрявились вокруг лица, а не были уложены валиками, как на работе.
– Я уже поела, – сказала она с подарком в руке.
Не успела она запротестовать, как Нэнси сфотографировала и ее тоже. Просто поразительно, как сноровисто Нэнси запечатлевала своих гостей.
– О, и я тебе тоже кое-что принесла, – сказала я, вытирая рот носовым платком, в то время как одна из пожилых родственниц Нэнси убрала опустошенную мною тарелку. Это было похоже на детскую игру “лишний вон”, когда стульев всегда меньше, чем участников, и вновь пришедший должен был занять мое место.
Махнув, чтобы мы с нашими подарками следовали за ней, Нэнси пошла лавировать между столами, заставленными едой. То плечом, то локтем задевая Ковальских всех возрастов, мы поднялись по лестнице в коридор второго этажа. Стены там сплошняком были завешены снимками в рамках. Это ошеломляло: столько Ковальских сразу, как вживую на первом этаже, так и в фотографиях здесь, на втором.
Через застекленную дверь мы с Филлис вслед за Нэнси выбрались на балкон.
Нэнси вынула кирпич из стены у края балкона, достала спрятанные за ним пачку сигарет и пластмассовую пепельницу и предложила нам закурить, но мы обе отказались.
– Я и не знала, что ты куришь, – сказала я, когда она вытряхнула сигаретку для себя.
– Только по особым случаям, – улыбнулась Нэнси, чиркнула спичкой о коробок и прикурила.
Мы с Филлис рассмеялись. Теперь нам было понятно, что для Нэнси каждое воскресенье – случай особый.
Настал момент вручить ей наши подарки. Филлис преподнесла фотоальбомчик, над которым Нэнси принялась ворковать. Я же достала помаду “царственный красный” в картонном тюбике, которую не позаботилась завернуть в подарочную бумагу.
Нэнси, только взяв ее в руки, мигом сняла колпачок и выкрутила, чтобы проверить оттенок.
– Это тот цвет, который ты носишь! Я его обожаю.
– Вообще-то это был любимый цвет помады моей старшей сестры. То есть когда она была жива.
Они обе уставились на меня.
– Я-то думала, что она застряла в одном из этих лагерей, – пробормотала Нэнси.
Я покачала головой. Приятный ветерок, пробравшись сквозь ветви ясеней, овеял балкон.
Я рассказала им всю историю. Как нас выставили из наших домов, как продуктовый рынок “Тонай” был захвачен соседним рынком, которым владели белые. Как страшно было ехать в Манзанар в сопровождении военного эскорта. Как хлестали ветры долины реки Оуэнс и как сурова была пустынная котловина, удерживаемая на месте величественной горной грядой Сьерра-Невада. Свежевыстроенные бараки должны были стать нашим домом – в моем случае больше чем на два года. А потом, огонек надежды – самых достойных из тех, кто родился в Америке, решили освободить из лагеря и впустить вглубь страны, в места, где мы раньше не бывали. Моя сестра стала одной из первых избранных. Мы должны были последовать в Чикаго за ней, но вышло так, что больше мы живой ее не увидели.
Глаза Филлис вспыхнули яростью.
– Так не должно быть, – сказала она, покачав головой.
Нэнси погасила первую сигарету, придавив ее в пепельнице, и готова была взяться за вторую.
– Что случилось с твоей сестрой?
– Она погибла под колесами поезда на станции метро “Кларк и Дивижн”. Но перед этим в Чикаго ее изнасиловали. Она забеременела и сделала аборт.
Нэнси в ужасе замерла, и не знаю, что больше всего ее ужаснуло.
– Сомневаюсь, что операция прошла успешно. Я выяснила, что ее сделал врач, у которого кабинет на Стейт-стрит. Я надумала сходить туда сегодня, взглянуть, что там за место.
– Ну, ты не можешь пойти туда одна. Я пойду с тобой, – тут же вызвалась Нэнси.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказала Филлис.
– Нет, что ты, – добавила я. – У тебя ж день рождения. Ты не можешь оставить своих гостей.
– Да какие ж это гости? Это моя семья. Они даже не знают, где я, и им все равно. Мой день рождения – для них всего лишь повод собраться.
– Не делай этого, – сказала Филлис. – Ты можешь влипнуть в неприятности.
– Я умею разговаривать с людьми, верно? Тогда как Аки ни от кого ничего не добьется, особенно от незнакомца.
Филлис в знак согласия кивнула. Что ж, мои сотрудницы меня раскусили.
Нэнси спросила, как зовут доктора, и я показала ей страничку блокнота.
– Пойду гляну его адрес в телефонной книге, – сказала она и пошла в дом, одними губами повторяя про себя имя.
Мы с Филлис остались на балконе. В неловком молчании я притворилась, что меня занимает синяя птица на ветке ясеня.
– Ты ведь понимаешь, да, что я не могу в этом участвовать? – сказала Филлис.
Ей вечером предстоял семейный ужин, но я знала, что дело не в этом. Чернокожая, она была более уязвима для пристального внимания властей, чем Нэнси и даже я.
– Да я и не жду ничего такого. Роза – моя сестра. То, что случилось, не имеет никакого отношения ни к кому больше. – Мои слова прозвучали необычайно резко, я тут же пожалела о них и вспомнила, что уже много времени не спрашивала Филлис о ее брате. – Кстати, как дела у Реджи?
– Его отправляют на Гавайи, на реабилитацию. Но очень хочется, чтобы его вернули домой.
Я чувствовала, как она переживает. Что и говорить, у всех у нас хватало проблем, и с моей стороны было эгоистично впутывать девочек в свои.
Когда Нэнси вернулась на балкон, раскрасневшаяся от того, что узнала адрес доктора, я сделала попытку выразиться яснее.
– Послушай, Нэнси, я не могу втягивать в это тебя.
– С
