ты плохо учишься? — кричит мать. — Опять двойка!
Нет, ребенок не может объяснить этого; хотел бы, но не может.
Конечно, ему понятно, почему он получил плохую отметку, — не сумел ответить заданный урок. Его вызвал учитель, а он не сумел ответить. Вот и всё! Ясно: он не приготовил урока или не понял его. Но почему он не понял того, что поняли его товарищи, почему он не может побороть себя, когда он искренне хотел бы сесть за уроки, почему его властно тянет во двор, к товарищам, к футбольному мячу или к книге, не имеющей никакого отношения к заданному в школе? В этом разобраться не так просто!
Но взрослый, вместо того чтобы помочь, кричит:
— Почему ты не хочешь учиться? Почему ты получил двойку?
Школьница Римма учится вполне удовлетворительно, двоек, как правило, не имеет. На уроках она внимательна, никогда не забывает приготовить домашние задания. Правда, она всё делает очень медленно, — нельзя сказать, чтобы у нее был живой темперамент. Ей скорее свойственна неуверенность в себе.
И вот у Риммы — двойка. Не успела решить задачу во время контрольной.
Учительница не придавала особого значения этой случайной двойке, не стала даже журить Римму. Возвращая ей через несколько дней после проверки тетрадь, она сказала:
— Ну ничего, ты не огорчайся! В следующий раз исправишь оценку. Я в тебя верю…
Учительница знала, что эту девочку следует подбодрить.
Но у девочки вдруг глаза налились слезами.
— Что с тобой?
— Я никогда не исправлю…
— Почему?
— Я неспособная…
— Кто тебе сказал?
— Мама…
Тут уж слёзы навзрыд!
И без того недостаточно уверенная в своих силах, пятиклассница и вовсе потеряла всякую веру в себя. И это сказалось на ее успеваемости.
Учительница рассказывала:
— А она вся какая-то трепетная, жалко ее, невозможно понять, в чем дело. Ведь может учиться, может… А тут вторая двойка, третья… Первая меня не встревожила. Ну, случилось… Но вторая, третья! Что же это такое? Стала потихоньку допытываться, разузнавать. Выяснилось, что девочка — жертва своеобразного педагогического приема матери. Той очень не нравилось, что девочка медленно всё делает, долго сидит над уроками. А тут еще Римма пришла с контрольной и говорит, что задачу не успела решить, вероятно, получит двойку.
И мать решила на нее подействовать. Как? Сыграть на самолюбии. Мать говорит девочке, когда та склонилась над учебником и задумалась: «Эх ты, недотепа! И в кого ты только такая уродилась? Кажется, у нас в роду глупых не было!» Вот и всё! И будто припечатала! Римма, вместо того чтобы взвиться от такого оскорбления и доказать, что она может учиться хорошо (на что и надеялась мать), склонила голову еще ниже, из глаз полились слёзы, и задачу в этот вечер решить она уже не сумела. Не сумела потому, что мать нанесла ей самый чувствительный удар. Ведь девочка и до того не была уверена в своих возможностях, а тут еще мать подтвердила… Вот как бывает, когда взрослые не пытаются разобраться в характере своих детей, в их особенностях.
Нельзя сказать, что эта мать не любит своего ребенка. Конечно, она любит. Точно так же любит свою внучку и та бабушка, которая одела ее в лохмотья, чтобы пристыдить за двойку, и та мать, которая повела свою дочку в милицию, чтобы «из педагогических соображений» напугать. Но можно сказать, не боясь ошибиться, что в этих семьях взрослые и не думают о том, что детей надо не только любить, что с детей надо не только взыскивать, что к детям нужно не только предъявлять требования, но их еще нужно и уважать.
Мне в разговорах с некоторыми родителями приходилось слышать, как они с искренним удивлением спрашивали:
— А чего его уважать? Мал еще! Подождет!
ЕСЛИ ОН РАСТЕТ ЖАДНЫМ ПОТРЕБИТЕЛЕМ…
В одной из ленинградских школ ученица восьмого класса, — назовем ее Наташей, — грубо оскорбила старенькую гардеробщицу. Гардеробщица проработала в этой школе более тридцати лет. Она здесь, в этих стенах, состарилась. И учителя и учащиеся ласково называли ее нянечкой. Она умела по-матерински приласкать маленького школьника и строго поговорить со старшеклассниками, не в меру разбушевавшимися. Она чувствовала себя воспитательницей. И имела на это все права.
И вот однажды Наташа грубо потребовала у этой старенькой гардеробщицы свое пальто. Наташа торопилась. А старушка несколько задержалась.
— Ну скорее, что ли! — прикрикнула на нее восьмиклассница.
— А где же, Наташа, твое слово «пожалуйста»? — спросила нянечка, знавшая всех учеников по имени еще с первого класса.
Последовал ответ:
— Я это слово «пожалуйста» знаю, но оно не для вас…
— Почему же оно не для меня? — внешне спокойно спросила нянечка. — Чем же я отличаюсь, Наташа, от других людей, чем я хуже их, или тебя, к примеру?…
Как всё получилось нехорошо…
Сама Наташа почувствовала, что нехорошо получилось, стыдно.
Но не просить же извинения.
Так она подумала, Наташа. Она не привыкла признавать себя виноватой.
И она ушла.
Какая же она, эта восьмиклассница?
Наташа — единственная дочь. Мать говорит о ней: «Это вся моя семья». Отца нет, он умер, когда Наташа' была еще совсем маленькой. Вся тяжесть воспитания, вся тяжесть материальных забот легла на плечи матери. Она никогда не жалела себя и делала для дочери всё. Как много ни приходилось работать, мать всегда находила время для того, чтобы избавить Наташу от всяких забот.
Мать находилась в услужении у дочери. Дочь, сама того не замечая, стала помыкать матерью.
И, опять же незаметно для самой себя, Наташа пришла к убеждению, что имеет право на чужую заботу, чужое внимание, не рождавшие в ней никаких ответных чувств к людям. Они, старшие, обязаны!
В обращении с людьми у нее всё чаще стали прорываться нетерпимость, грубость. В школе это замечали, но не придавали особого значения странным отношениям Наташи с подругами, нянечками и даже с учителями. Только случай с гардеробщицей как-то насторожил. Откуда это? Откуда барские замашки у дочери работницы?
Вспомним разговор с родителями, который привел в своем выступлении перед читателями А. С. Макаренко:
— «Мы оба члены партии, общественники, я — инженер, она — педагог, и у нас был хороший сын, а теперь ничего с ним сделать не можем. И мать ругает, и из дому уходит, и вещи пропадают. Что нам делать? И воспитываем его хорошо, внимание оказываем, и комната у него отдельная, игрушек всегда было сколько хочешь, и одевали, и обували, и всякие развлечения предоставляли. А теперь (ему 15 лет): хочешь в
