кино, театр — иди, хочешь велосипед — вот велосипед. Посмотрите на нас: нормальные люди, никакой плохой наследственности быть не может. Почему такой плохой сын?
— Вы после ребенка постель убираете? — спрашиваю у матери. — Всегда?
— Всегда.
— Ни разу не пришло вам в голову предложить ему самому убрать постель?
Пробую отцу задать вопрос:
— А вы ботинки вашему сыну чистите?
— Чищу.
И я говорю:
— До свидания, и больше не ходите ни к кому. Сядьте на бульваре, на какой-нибудь тихой скамеечке, вспомните, что вы делали с сыном, и спросите, кто виноват, что сын вышел такой, и вы найдете ответ и пути исправления вашего сына.
Действительно, ботинки сыну чистят, каждое утро мать убирает постель. Какой сын может получиться?»
С какой простотой, как ясно Антон Семенович вскрывает в этом разговоре, что источником больших бед становятся подчас весьма малозначительные факты. Отец и мать считают, что они проявляют заботу о ребенке, а на самом деле они его нравственно уродуют.
Не могу не вспомнить еще и о девятикласснике Романе.
…На педагогическом совете в одной из ленинградских школ решали вопрос об исключении ученика девятого класса Романа, или, как его называли товарищи, Ромы. Здесь же на педсовете присутствовал отец школьника. Он держал себя честно, мужественно. Не пытался оправдывать ни себя, ни сына. Благодарил учителей за то, что они не исключили из школы его сына раньше, хотя он и заслужил это своим отношением к учебным занятиям, крайней недисциплинированностью.
Сам ученик девятого класса, Рома, ожидавший решения педагогического совета, находился в это время в коридоре. Рослый, самодовольный юноша, одетый в хороший серый костюм (отец был одет значительно хуже) всем своим видом подчеркивал, что не придает особого значения всей этой «суете». Мать больна? — ну, на то она и женщина, чтобы волноваться, падать в обморок, лить слёзы. Отец волнуется? — ну и пусть, это его личное дело.
На педагогическом совете классный воспитатель рассказал, как этот девятиклассник-второгодник явился после каникул в школу.
«Есть у вас учебники?» — спросили у него.
«Не знаю, — ответил он небрежно, — об этом нужно спросить у отца, он должен был позаботиться…»
На второй день занятий он пришел со значительным опозданием, к середине второго урока.
«Почему? — спросила учительница. — Случилось что-нибудь?»
«Нет, ничего не случилось, но как-то странно являться так рано на уроки…»
С первых дней нового учебного года Роман занял в классе определенную позицию. Девятого сентября, к примеру, он получил двойку по физике и сразу же после этого перестал посещать уроки физики, — верный способ не получать больше двоек по этому предмету. Он пропустил почти все уроки алгебры, — зачем они ему, такая скучная материя?! Он то появлялся на уроках географии, литературы, истории, то исчезал.
Учителя жаловались:
— С таким учеником класс превращается во вредный цех…
Избалованный родителями, прежде всего матерью, освобожденный в семье от каких бы то ни было обязанностей, юноша рос в убеждении, что всё ему позволено и ни в чем не должно быть отказа.
И вот после исключения из школы он наконец опомнился. Всё, что предпринималось до этого, — назидательные беседы, сниженные оценки по дисциплине, — не производило на него никакого впечатления, не затрагивало его чувств. Он рассуждал так: поговорят и успокоятся! Сколько раз уже было так. Отметки снижают, а к. концу года как-то всё улаживается, и хоть с тройками, но переходишь в следующий класс. Если и останешься на второй год, тоже не страшно, — времени впереди много, вся жизнь. Куда торопиться? Дома кормят, одевают; деньги на карманные расходы, и немалые, всегда водятся. Что еще нужно? Любое требование, которое предъявляла к нему школа, нейтрализовалось семьей. «А что мне сделают?» — говорил Роман.
И вдруг… сделали! Исключили из школы! Всё!
Двери захлопнулись за его спиной. И сразу он почувствовал, что не так уж безразлична для него школа, что это унизительно — быть исключенным, что это очень и очень обидно. Тут еще появилась статья в газете об его исключении из школы, отклики читателей. И всё это пришлось читать, нельзя было не читать. Он видел, как на улице, у вывешенной на щите газеты, стоят люди и читают статью о нем и говорят о нем — нелестно, с возмущением и отвращением.
Это и оказалось необходимой моральной встряской.
Вот, оказывается, чего ему не хватало: категорического требования.
Опомнился!
Не сразу. Прошел через какие-то тяжкие раздумья. Через какое-то чувство отверженности. Вот тогда ему сказали, что это ведь не навсегда, что от него зависит изменить положение. Нет, — и это было правильно, — в школу его не приняли обратно. Не стали сглаживать, облегчать переживания. Но предложили готовиться к поступлению в техникум. И вот он благополучно окончил техникум, работает. Когда в школе собираются ее бывшие питомцы на традиционную ежегодную встречу, приходит и Роман. Он не испытывает дурного чувства к школе, учителям, хотя его и исключили в свое время. Всё было правильно, — он это понял.
А ведь был в тяжелейшем конфликте со школой, с коллективом товарищей, с обществом.
И всё потому, что в семье рос только как потребитель.
Могло всё кончиться и хуже.
Но и так ведь не очень хорошо.
Чересчур велики потери. Много растрачено впустую времени. Много горя причинено матери. Она тяжко заболела. Много ненужных забот и волнений пало на долю учителей Романа.
Действительно, что хорошего в том, что ученика девятого класса пришлось исключить из школы, что о нем, его отвратительном поведении, писали в газете, что его осудили и учителя и товарищи?
И вот еще — другая школа, другой ученик.
Как схожи характеры, как схожи судьбы.
Этот случай также стал уже только воспоминанием, из настоящего времени перешел в прошедшее. И всё же хочу вспомнить. Нужно вспомнить.
Такое может повториться и в другой семье, где не понимают, как можно чрезмерной добротой и заботой вскормить беду.
…Ученик Саша остался на второй год в восьмом классе. На сетования родителей он спокойно ответил:
— А почему велосипед не купили? Вот велосипед не купили, я и учиться не захотел…
Он, Саша, решил их наказать. Как они с ним, так и он с ними.
В девятый класс, после двухгодичного сидения в восьмом, он перешел с большим трудом и учился там еще хуже, чем в восьмом.
В декабре, в конце первого учебного полугодия, Сашу вызвали на заседание ученического комитета. Он явился только для того, чтобы устроить своеобразную демонстрацию — пренебрежительно посмотреть на товарищей, повернуться к ним спиной и сразу же выйти из комнаты, хлопнув
