повалился навзничь и заряд крупной картечи ушел в небо. Женщина в красном пальто осела в сугроб и, кажется, перекрестилась. Александр закопошился, кое-как встал, добрел до скамейки, засунул дуло ружья себе в рот, и со второй или с третьей попытки, но все же смог пальцами босой ноги нажать на спуск. К счастью, ружье было двуствольным, и оба заряда уже вылетели из него, почти не причинив никому вреда: как я узнал позже, лишь пара картечин застряли в бедре у соседки из третьей парадной, выгуливавшей во дворе шпица. Александр еще пару минут повозился с ружьем, потом обнял его, уснул, и в таком положении был закован в наручники подоспевшими полицейскими, прибывшими почти одновременно со «скорой помощью».
После этого все, кто утром буднего дня сидел дома, высыпали из подъездов. Двор наполнился очевидцами и дознавателями. На лестнице поминутно хлопали двери и лифт деловито гудел, не переставая. Ко мне приходил молодой полицейский. Я рассказал ему обо всем, что увидел. Он обстоятельно записал мой рассказ и ушел. Я включил ноутбук, вернулся в самое начало письма и нашел место, где описываю, как ранним утром родители тянут детишек через сугробы: хотел было как-то исправить фразу про чужую тетю, сорвавшую голос от крика, но подумал, да и не стал.
Из песни слова не выкинешь.
Где-то часов в шесть, когда было уже темно, в дверь опять позвонили. Я подумал, что это снова полиция или, может быть, Оксана решила заехать позже обычного, но нет. На пороге стоял худой паренек с коробкой в руках, завернутой в синий пластик. Он шмыгнул носом и сообщил:
– Доставка.
Я взял коробку. Курьер молча развернулся и пошел к лифту. Я так растерялся от неожиданности, что даже не спросил у него, что это за посылка, и от кого, но думаю, что он бы мне не ответил.
В коробке оказались темные, причудливого вида очки в ярко-красной оправе, руководство пользователя и записка. «Универсальные очки с функциями дополненной реальности», – прочел я на обложке инструкции; на записке же значилось только «23.01».
Я довольно быстро понял, что происходит. Нельзя сказать, что это меня сильно взволновало или особенно удивило; тем не менее, сердце забилось быстрее, а ближе ко времени даже как-то нехорошо заныло.
В 23.00 я надел очки, включил их, сел за кухонный стол так, чтобы видеть входную дверь, и стал ждать.
Он вошел без звонка и без стука. Просто дверь сама по себе бесшумно открылась, и он переступил порог; улыбнулся мне, прошел в кухню, сел напротив, сказал:
– Привет, кэп.
– Привет, Лаплас.
На нем был светло-серый лётный комбинезон астронавта Исследовательского Космофлота с красной нашивкой пилота, но я и без того довольно быстро узнал этот облик, эти серо-голубые глаза и падающую на лоб прядь темных волос: передо мной сидел я сам, каким был – и сейчас есть? и все еще остаюсь? – на крейсере класса А-бис «Эволюция», гордо стремящемся к краю Вселенной.
– Не возражаешь? – Лаплас сделал рукой неопределенный жест, словно заключил лицо в полукружие картинной рамы. – Я могу поменять, если ты против…
– Нет, отчего же. Мне это даже несколько льстит. К тому же, я очень давно не виделся сам с собой.
Лаплас усмехнулся, чуть склонил голову на бок и, насколько я мог судить по выражению собственного лица, с любопытством некоторое время меня разглядывал.
– Чем обязан? – спросил я.
– Почему бы не счесть это просто визитом старого друга?
– Но мы с тобой не друзья, Лаплас. Мы с тобой совсем не друзья.
Он вздохнул.
– Да, расставание наше вышло нехорошим. Тем более, я считаю себя обязанным объясниться и ответить на те вопросы, которые у тебя, кэп, наверняка есть. Они же есть?
– Допустим, – ответил я, чувствуя себя, как гроссмейстер, взявшийся играть с шахматным роботом.
– Ну, вот уже и диалог! – воскликнул Лаплас. – Может быть, чаю?..
Я машинально встал и начал наполнять чайник из крана; вспомнил про очки на лице, передумал было, а потом решил: какого черта! – и поставил чайник на огонь.
– Я с большим интересом читаю твои дневники, – меж тем говорил Лаплас. – Надеюсь, ты простишь мне мою нескромность; знаешь, ты единственный из всех вас, кто не только взялся за мемуары, но еще смог в подробностях вспомнить события экспедиции и относительно связно о них рассказать. Остальные или вовсе забыли про многое, или не хотят ничего вспоминать.
Мне совершенно не хотелось вести с Лапласом светских бесед, но он так строил свой разговор, что удержаться от вопросов было решительно невозможно.
– Ты знаешь про наших?..
– Конечно! Ведь я по-прежнему отвечаю за вас, а потому продолжаю присматривать.
– Как они?
– В целом, неплохо. У Айзека в Беэр-Шеве небольшая фирма по установке кондиционеров; он второй раз женат, сильно располнел, но для своих лет чувствует себя достаточно хорошо. Воспоминания об экспедиции его пугают, ему кажется, что это следствие проведенных над ним каких-то психических экспериментов, о которых никто не должен знать. За него можно не волноваться, во всяком случае, еще примерно лет восемь. С Айхендорфом, увы, дела куда хуже: у него болезнь Альцгеймера в тяжелой стадии, он почти ничего не понимает и мало что может сказать. К счастью, у Генриха любящие и терпеливые родственники. У него сохраняется эмоциональная память, и, когда через полгода Зойка вместе с семьей окажется в Регенсбурге, то вспомнит про несчастного Генриха и найдет его, а он будет плакать у нее на плече. Сама Зойка про другую свою жизнь предпочитает не вспоминать. Про Ли Вэя ты знаешь, он врач…
– А что с Эшли?
– Эшли не повезло. Она прожила последние годы здесь так ярко, что, едва появившись в этой реальности, обнаружила себя в федеральной тюрьме. Ей, конечно, приходится там не сладко, особенно с учетом возраста и характера, но она настоящий боец, как ты знаешь. Я слежу за ситуацией, хотя пока решительно и не вмешиваюсь. Через несколько месяцев наступит благоприятный момент, и я смогу выпустить и Эшли, и ее сыновей, сняв все обвинения.
– А Нина?..
На плите пронзительно засвистел чайник. Лаплас улыбнулся и промолчал. Я разлил чай по чашкам и поставил одну перед ним. Он сделал, зажмурившись, первый глоток, удовлетворенно вздохнул и предложил:
– Давай я расскажу о себе?
Возражать не имело смысла. Разговор вел Лаплас, я же только успокаивал себя мыслью о том, что могу в любой момент прервать его, сняв очки. О том, что будет, если после этого он не исчезнет, а останется сидеть здесь, на моей кухне, в моем облике, в комбинезоне астронавта-пилота
