id="id64">
Упал архив
После смерти Сергея остались воспоминания. И когда они совершенно сконцентрировались, я поняла: надо, чтобы память эта была увековечена. И тут свалился с антресолей архив…
Было жарко, мы с сестрой решили достать с антресолей вентилятор, и разорвался какой-то старый мешок. Нам на голову, на плечи посыпались фотографии, письма, вырезки из газет. Это был какой-то просто потоп сверху и впечатление, что потолок проломился.
Вспомнилось, как когда-то давно, в Певеке, мы лезли на сыпучую сопку и боялись, что она осыплется вместе с нами.
А тут высота потолка – 4,40, антресоли высоко. И все это шло и шло на нас. Вот когда все осыпалось, мы потихоньку с Ириной все это начали разбирать. Газеты, триста штук, телеграммы, письма. А фотографий уйма просто.
Мы поняли, что у нас в руках замечательные письма. Я не говорю про газеты, про записки. Я не говорю про телеграммы с приказами прислать материал о выполнении бригадой коммунистического труда такого-то плана и так далее. Смешные телеграммы, сейчас они выглядят просто какими-то несусветными. Как будто из какого-то научно-фантастического рассказа. Так вот, ценнее всего оказались письма геологов. И среди них были письма Олега Куваева.
Когда я уезжала с Чукотки, мы заказали на каком-то комбинате огромный ящик-контейнер, из досок сделанный. Тяжеленный ящик. Нагрузили туда все мои книги. Туда же я еще запихнула две оленьи шкуры и весь свой чукотский архив: газеты, фотографии, письма. Ящик из моего барака увезли в порт. Там подъемным краном опустили на корабль. И почти вокруг всей страны по Северному морскому пути этот ящик огромный шел в Ленинград.
Таким способом сохранился архив. И это богатство упало с антресолей. Я считаю, что любой архив – это действительно богатство, оно часто дороже золота бывает.
И вот мы поставили стол прямо в коридорчике. Разделили все на две большие кучи, кто что читает. Потом поменялись и обменялись информацией.
Письма Олега Куваева – это жизнь его молодая, рассказанная им самим. Он тогда думал о том, чтобы бросить геофизику и стать настоящим писателем. И это было мучительное становление. И весь этот процесс он выплеснул в письма, которые приходили ко мне, которые я читала и которые я критиковала, потому что я не принимала его версию с писательством. Мне казалось, что это не так интересно. А вот его роль блестящего геофизика, который умеет любую интересную экспедицию придумать, – она мне нравилась.
Письма Олега – вдоль, поперек по листу, везде написано, но ни в одном письме не стоит даты. Ни даты, ни года – ничего. Просто из какого-то внеземного пространства приходили эти письма.
Я ежедневно ходила на почту в Певеке. Потому что я то отправляла свои материалы, то получала телеграммы. Иногда это была целая пачка. Все отделы присылали «Советской Чукотке» свои задания. И от Куваева, который вечно в каких-то экспедициях и командировках был, приходили на почту письма. И от Сережи Гулина. Ну, и от родных, естественно.
Когда я получала письмо Куваева, я конверт разрывала и выбрасывала. А Олег никогда не подписывал никаких дат. Поэтому хронологию его писем, в какое время или в какой год из трех лет, которые я прожила на Чукотке, оно было написано, я могу устанавливать приблизительно, по событиям.
Олег везде с собой таскал маленькую машинку «Колибри», другим людям печатал на машинке, а мне – писал письма от руки.
Письма эти невозможно читать без улыбки, без какой-то сердечной радости. Без каких-то самых лучших человеческих эмоций, потому что они посвящены жизни. Всему самому лучшему, что есть в жизни. Этот человек так был устроен.
Одно письмо было с острова Врангеля. Он писал, как они с научной экспедицией садятся на дрейфующий лед на крошечном самолетике АН-2. И прибором измеряют то, что не просто на дне Северного Ледовитого океана, а то, что под дном океана. И веришь в это, и не веришь. В каких-то местах он пишет: «Тише, это секретно, здесь я молчу». Что там было секретного, я так и не знаю.
В этих же письмах – история о том, как он решил стать писателем. Это неожиданно. И, пожалуй, вот об этом никто никогда нигде не мог прочитать и не мог рассказать.
И вдруг я читаю в другом письме: «Был я в замечательном месте, где во время ледникового периода замерзло очень много мамонтов. Они были совершенно здоровые, но их было очень много».
Письма Олега – это абсолютно ни на что не похожее чтиво. Вне времени. Куваева иногда в шутку ребята называли Джеком Лондоном. Джек Лондон прожил сорок лет. Олег прожил на один год больше. Они чем-то похожи по манере поведения, по смелости. По бесстрашию какому-то человеческому.
Письма Сергея Гулина и Олега Куваева, даже когда я их не открывала, были со мной. Это был талисман, оберег. Они были всегда при мне. Я очень дорожила ими. Знала: в них таится огромная сила.
Я давно эти письма не брала в руки. Не думала о том, что в них написано. Я всегда помнила и Олега, и Сергея, это были самые близкие мои друзья, но вот содержание их писем как-то уплывало. Видимо, тогда, когда я их получала, я совершенно по-другому реагировала на эти письма.
И вот я вновь их прочитала 60 лет спустя. И вдруг поняла, что у меня в руках целая молодая жизнь. Почему-то они все рано уходили, а я живу. Я не имею права это нести только в себе.
Я говорю:
– Ирина, будем писать сценарий. Это надо срочно делать в память об Олеге, в память о Сереже, в память о всех тех, кто ушел уже. Я считаю, что просто обязана рассказать об этих изумительных людях. Я больше никогда не встречала таких людей, как Олег, Сергей и их друзья. Это люди были на вес золота, по-настоящему. Если считать, что золото – самый дорогой металл и самый важный металл, то такими были и люди, которые тогда его открыли на Чукотке. Такие были первооткрыватели.
Я говорю сестре:
– Ирина, мне одной не справиться. Я хочу сделать фильм памяти о тех людях, которые сделали Чукотку по-настоящему богатой.
Мы немедля сели за сценарий. Видимо, время торопило меня. Я поняла, что слишком долго откладывала то, что нельзя было откладывать. Я получила как бы знаки откуда-то, не могу сказать, из космоса или выше: что тебе дорого, никогда нельзя откладывать. И поняла, что мой фильм – это выход из положения.
После
