момент нет смысла продолжать поиски, которые были нужны раньше, „Красин“ сам предложил загрузиться углем „Кардиф“ и попутно забрать спасенных тчк»[688].
Отвечая Романья в тот же день 20 июля, Сирианни попросил его немедленно разъяснить Самойловичу, что приказы, отданные из Рима 13 июля, касаются исключительно возвращения выживших, затем временного отхода «Читта ди Милано» и приостановки итальянских полетов «в связи с тем, о чем говорили летчики», и уточнял: «Я ни в коем случае не хотел отвлекать „Красин“ от задач, которые у него были намечены для поисков корпуса и о которых я не знал»[689].
Итак, допускалось неправильное толкование намерений Сирианни, возможно из-за последнего странного текста, посланного Романья Самойловичу 14 июля, но наверняка еще и из-за запутанности переговоров между Самойловичем, с одной стороны, и Романья и Нобиле – с другой.
Несмотря на возможные оправдания постыдной версии событий, изложенной Торнбергом, факт остается фактом: ни одного опровержения доклада Торнберга напечатано не было. Впрочем, он был составлен так, что заслуживал доверия и содержал информацию, которая была известна только Торнбергу, Нобиле, Самойловичу и Орасу, а значит, Торнбергу можно было верить.
Лундборг и Торнберг были среди тех немногих иностранных спасателей, заслуги которых не хотели признавать. О Лундборге министр вооруженных сил Итало Бальбо выразился так: «Что касается капитана Лундборга (шведа), поскольку он при разных обстоятельствах выражался неодобрительно об итальянской авиации, я против вручения ему медали за доблесть»[690].
Что касается Торнберга, существует запись, прикрепленная к переписке между Министерством иностранных дел и Министерством морского флота, в ней написано:
«Поведение командира Торнберга было не очень понятно и не всегда искренно по отношению к итальянцам: и у экипажа „Уппланда“ его действия вызывали неодобрение; и наконец, даже финские летчики не хотели работать с Торнбергом»[691].
В заключение нашего исследования этого щекотливого вопроса приведем политическую интерпретацию отказа шведов от совместных поисков дирижабля, которую пожелал дать Томазелли в своих воспоминаниях 1929 года. Позже эти воспоминания, без всяких комментариев, были приведены Франтишеком Бегоунеком в приложении к итальянскому изданию его книги в 1930 году[692].
Что касается политических отношений России со странами, участвовавшими в спасательных операциях, Томазелли писал:
«Надо сказать, что даже между шведами и русскими поначалу не было слишком сердечных отношений. По весьма любопытной причине. Политическим комиссаром судна „Красин“ был Пауль Орас: этот персонаж два года назад находился в Стокгольме в качестве военно-морского атташе советской дипломатической миссии и пытался подкупить высокопоставленного шведского чиновника с целью завладеть секретными документами. Когда это обнаружили, разразился скандал, и Орас был поспешно отозван своим правительством»[693].
Здесь надо отметить, что отношения между «Красиным» и Торнбергом поддерживал как раз Пауль Орас. Кроме того что он говорил на шведском, за ним имелись грешки, за которые он хотел получить прощение шведов[694]. Судя по межведомственной переписке о назначении наград для иностранных спасателей, Орас выразил «негативные чувства к итальянцам»[695], более того, «он пытался поставить команду „Читта ди Милано“ в затруднительное положение»[696].
Правда по поводу заявлений Филиппо Цаппи, данных им на «Красине»
Странное суждение Цаппи о временной приостановке вылетов итальянских самолетов в поддержку ледокола «Красин», к которым добавилось аналогичное мнение Мариано о реальности того, что «группа Алессандрини» могла выжить, не имели ни малейшего значения.
Мнение, приписывающее Цаппи ответственность за то, что он подтолкнул итальянское командование отказать «Красину» в своих самолетах, появилось после выступления Цаппи на борту советского ледокола. По разным свидетельствам, только этот итальянский офицер был уверен, что дирижабль действительно сгорел, в отличие от Трояни и других, которые, наоборот, не оставляли надежды на то, что «группа Алессандрини» выжила[697].
Однако мемуары, обвиняющие Цаппи, поверхностны и неполны. Они представляют собой общую картину толкования событий, скрывающую правду. По сути, первое мнение Цаппи дошло до Министерства военно-морского флота в Риме только после того, как решение уже было принято в результате взвешенной оценки отказа шведов от совместных действий. Кроме того, оно достигло Рима после того, как вышеупомянутое решение было сообщено Романья.
Это опровергает широко распространенное в литературе обвинение, что отказ от воздушных поисков стал следствием самонадеянного совета Цаппи, и принято после его слов.
Посмотрим, как обстояли дела.
13 июля 1928 года Сирианни имел перед собой отчет Нобиле, не делавшего никаких точных выводов о судьбе корпуса дирижабля. Впрочем, Нобиле лично не видел столб дыма на горизонте и высказал противоречивые суждения насчет успеха в поисках пропавших. Те, кто этот дым видел, могли бы сказать что-то большее.
В 15 часов 13 июля Сирианни отправил телеграмму 29150 Романья. В телеграмме содержался запрос мнения Мариано и Цаппи, которые, заметим, были самыми высокопоставленными офицерами среди оставшихся в живых и находящихся на ледоколе «Красин». Адмирал Сирианни действовал согласно субординации[698]. «Как можно скорее, – телеграфирует Сирианни, – спросите мнение Мариано и Цаппи о судьбе людей, которые были на дирижабле, и о критериях, которые они бы порекомендовали для поиска»[699].
Мнение, о котором просит Сирианни, не было ни обязательным, ни срочным, так как решение о продолжении поиска дирижабля касалось немедленной отправки самолетов в поддержку «Красина», и по этому поводу Сирианни высказался в то же время в тот же день 13 июля следующей телеграммой n. 29151.
Мнение Цаппи, полученное Романья позже, после того, как телеграмму переслали из Рима на корабль «Читта ди Милано», и до того, как Романья передал ее на «Красин», не имело никакого значения, так как решение уже было принято. Романья ответил Сирианни на следующий день, 14 июля в 21:30, когда корабль шел обратно:
«По поводу Вашей телеграммы 2915, – телеграфировал Романья, – старший офицер Цаппи ответил: „Считаю, что дирижабль погиб и вместе с ним экипаж, оставшийся на борту, потому что он не только упал с большой высоты, но безусловно сгорел, поскольку мы видели дым тчк Поиски нужно предварить обширной воздушной разведкой и, учитывая сильный и переменный дрейф ледяного покрова, нужно охватить территорию в 50 миль мыса Смит, результат таких поисков будет предсказуемо отрицательным из-за плохой видимости фермы дирижабля, если она еще не утонула тчк Подпись Цаппи“»[700].
Совет Цаппи, кроме его личного мнения о судьбе дирижабля, содержал предложение воздушной разведки, которая на тот момент уже была приостановлена по другим причинам. Более того, итальянский офицер ничего не добавил к тому, что уже было известно, и не сказал ничего, что могло бы изменить уже принятое решение
