кузове его грузовика среди прочего хлама из дома, нетронутая — до сих пор.
Генри начинает бесцельно перебирать струны.
— Мы будем говорить о том, что только что произошло?
— Завтра. — Он сосредоточен на пальцах. Появляется мелодия.
Ты родился у воды…
Он теряется в песне. Я вижу, как это происходит, замечаю тот самый момент, когда он покидает этот мир и входит в другое состояние сознания, уплывая без меня.
Воспитан этой рекой…
Я не слышала, как он играет, со школы. Не могу не думать о том, кем он был тогда. Кем стал теперь. Похититель? Он вообще понимает, что сделал?
Я осознаю, насколько гитара поддерживает Генри, а не наоборот. Насколько он измотан? Он следит за дверью, сидит за карточным столом, убеждаясь, что мальчик снова не сбежит. Или, может, он беспокоится обо мне. Он догадался? Интересно, знает ли он, что я собиралась бежать.
Хватит паранойи.
Я чувствовала бы себя намного безопаснее, если бы держала в руках телефон, но не могу его найти.
— Ты не видел мой телефон? — спрашиваю я, обыскивая гостиную. — Думала, оставила на тумбочке…
Генри не отрывает взгляда от гитары.
— Не видел.
Решаю обратиться к слону в комнате, точнее, к слонёнку.
— Мальчику плохо, Генри.
— С ним всё будет в порядке.
— Ты видел… — обрываю себя. Не могу заставить себя сказать, что произошло. Что я видела. Всех этих червей, извивающихся у него во рту.
— Он просто кормится.
Кормится. Странный оборот. Мальчики не кормятся. Не так. Не как…
Скайлер.
— Что мы будем делать теперь?
Он не смотрит на меня, сосредоточен на пальцах, скользящих по медным струнам. Почему он так спокоен?
— Генри . Тебе нужно сказать, о чём ты думаешь, потому что я точно не…
— Не читаешь мысли?
Это больно. Пусть играет на своей чёртовой гитаре, пока пальцы не истекут кровью — мне всё равно. Разворачиваюсь на каблуках и иду проверить мальчика. Посмотреть, не стало ли ему лучше.
Он лежит на кровати, глаза широко открыты, настороженные. Почему он никогда не спит? Его щёки покрыты тонкой фиолетовой коркой. Червивое варенье. Оно даже в волосах.
Сколько раз я выключала этот проклятый знак? Почему он продолжает включать его?
— Как ты, малыш?
Здесь так жарко. Из-за влажности трудно соображать. Включаю кондиционер на полную, но он не справляется с жарой. Клянусь, в комнате ещё душнее, чем снаружи. Настоящая печь, раскалённая до предела. Я потею, даже когда сижу неподвижно.
— Твоему мальчику нужна ванна, — кричу Генри. — Кто-то должен смыть это…
Он просто кормится, сказал Генри, будто этого объяснения мне достаточно.
Просто кормится.
Что, чёрт возьми, это значит?
Кормится.
Музыка замолкает, но Генри не произносит ни слова. Все затаили дыхание, ожидая, кто сдастся первым. Я чувствую себя запертой в собственном мотеле. Как будто я в заложниках.
Может, так и есть.
— …Генри?
Он снова начинает перебирать струны, с трудом напевая колыбельную, не давая себе закашляться.
You were born…
Что-то мокрое шевелится у него в груди. Никаких больниц. Он и слышать об этом не хочет. Только семья. Как будто немного любви — всё, что нужно для исцеления.
By the water…
— Похоже, теперь только мы с тобой, Скай…
Поразительно, как быстро мы все возвращаемся к привычкам. Прошло так много времени с тех пор, как у меня был ребёнок, о котором нужно заботиться. Оказывается, это как езда на велосипеде — не забывается.
Я набираю мальчику ванну.
Он подтягивает колени к груди и опускает подбородок между ног, принимая свою любимую позу. Краб-отшельник без раковины.
— Как тебе? Не слишком горячо? — Подставляю руку под струю, пытаясь оценить температуру. Боже, что бы я сейчас отдала за ледяную ванну…
— Давай тебя помоем. — Стараюсь говорить легко, ради мальчика. И, может, ради себя. Я почти не спала всю ночь. Никто из нас не спал. Бред начинает подкрадываться к краям сознания.
Держись, Мэди. Ещё чуть-чуть.
— Сначала спинку, хорошо?
Провожу губкой по его плечам. Мокрая кожа блестит в тусклом свете и
