ползли и до этого: одни сомневались в верности моей матери, другие полагали, что настоящая дочка Алертов умерла еще в родильном доме или ее похитили, а меня подкинули.
Покончив с завтраком, я попыталась заснуть, но сон не шел. Полистала взятые на станции журналы, остановилась на «Театральном Вестнике». Прочитала увлекательную статью о скандальной постановке некоего М. Рипс Кеша (как он сам себя называл) и решила во что бы то ни стало сходить на этот спектакль. Но потом обнаружила, что с момента выхода этого номера «Вестника» успел смениться не один театральный сезон.
Делать было совершенно нечего. Поэтому я просто стала ждать, когда за окном покажется Стена.
Меня угораздило задремать. Разбудил голос, доносящийся из коридора:
– Вот же она, вот!
Кричал мальчишка, которого я видела на станции вместе с матерью. Сейчас он был один в коридоре поезда, стоял на цыпочках, вжавшись носом в стекло. Я тоже выглянула в окно. Наискосок, в просветах между рядом болезненно-тонких деревьев, клубилось серое марево. Издали его можно было принять за дым, поднимающийся от заводских труб, или за грозовую тучу. Здесь оканчивался привычный мир, марево простиралось от неба до земли, от запада до востока. Его и называли Стеной.
За нее отправляли преступников.
– Вы случайно не знаете, сегодня будут кого-нибудь казнить?
Я покачала головой. Мать ребенка, уже без красной шляпки, высунулась из купе и сердито выкрикнула:
– Что за глупые вопросы? И к людям не приставай! Простите, мой сын вас потревожил.
– Что вы, все в порядке, – я украдкой подмигнула мальчику, он улыбнулся.
Лишнего не говори, стой тихо – все это было мне знакомо… Еще пара таких окриков, и мальчишка впредь будет стыдиться своих мыслей.
В купе заплакал младенец, женщина поспешила вернуться к нему. Мы с мальчиком снова остались наедине.
Поезд медленно поворачивал. Стена выросла перед нами, исполинская дуга от горизонта до горизонта. «Все боится времени, а время боится Стены» – такая ходила пословица. Еще древние ученые и философы писали о ней на глиняных табличках и бумаге, изготовленной из шкур животных.
После наступило время самоубийц и безумцев, которые искали в сером мареве спасения от предательств, несчастной любви или собственных горьких мыслей. В нашей с Лилией обязательной программе встречались произведения, герои которых в самом конце отправлялись к Стене. Это значило, что они совсем отчаялись, потеряли смысл жизни.
Затем Стена стала считаться символом свободы. Эксцентричные жители городов и поселков сбивались в группы и каждый год совершали паломничество, некоторые и вовсе переселялись на границу. Жили в палатках, близко-близко, играли в игру под названием «чанда». Бросали кости: те, кому выпадали единицы, на спор приближались к Стене – кто подойдет вплотную? Кто окунет руку? Кто погрузится с головой?.. Выигрывал, конечно, тот, кто уходил насовсем. Его имя вырезали на стволе дерева и считали героем, сбросившим оковы зримого мира. Позже игроков в чанду окрестили «потерянным поколением».
А после войны выражение «уйти за Стену» стало синонимом казни. Приговоренным давался выбор: принять яд или окунуться в серое марево. Поползли слухи, что за клубящимся маревом бушует пламя, в котором будешь гореть – но так и не сгоришь, а вот мучения продолжатся вечность. Что там огромные пыточные машины и невозможно умереть, пока не пройдешь их все. Большинство осужденных выбирали яд, но были и те, кто все-таки надеялся на чудо.
Между тем мальчик отошел от окна и разочарованно протянул:
– Ничего интересного. А я так хотел посмотреть, как казнят преступника.
Теперь на смерть осуждали очень редко, только в исключительных и скандальных случаях. И Стена превратилась в одну из тех вещей, которые снятся в кошмарах и которыми родители пугают непослушных детей.
Постепенно поезд удалился от Стены, я вернулась в купе. Пустота в мыслях сменилась обычными переживаниями. «Кукушонок, кукушонок», – слышалось в грохоте колес. В письме я и словом не обмолвилась о своей особенности, неполноценности. Наверняка Фернвальд не догадывается, что дара у меня нет: ведь он разорвал отношения с семьей, когда я была еще младенцем. А слухи о том, что я «кукушонок», вряд ли доползли до столицы: теперь древняя кровь не добавляла ни статуса, ни важности, а титулы сохранились как дань истории и имели значение только для тех, кто их носил.
Интересно, что скажет Фернвальд, когда я открою ему правду? Подожмет губы, как мама? Ограничится холодным молчанием? Если у дяди окажется хуже, чем дома, тогда…
Наверное, тогда я сбегу. Будет больно и горько отказываться от цели, ради которой я и еду в столицу, ради которой написала дяде. Но ничего. Сбежав, я попробую устроиться – посудомойкой, уборщицей, хоть кем-то – на судно, плавающее по неспокойным западным морям. Там дуют свирепые ветра; может, они смогут унести мои мысли.
Глава 3
Прибытие
Ночь лязгала колесами, будила плачем ребенка и убаюкивала колыбельной его матери. Стены купе оказались тонкими, я слышала каждый звук и шорох, вертелась на жесткой кровати. Проснувшись утром, не почувствовала себя отдохнувшей. Захотелось выйти на свежий воздух, но до столицы остановок больше не планировалось.
В уборной, рядом с зеркалом в мыльных разводах, обнаружилось окно с откидной форточкой. Я приникла к нему, жадно глотая сырой воздух, пахнущий металлом и машинным маслом.
В пригород столицы поезд въехал ближе к полудню. Я с удивлением смотрела на плотно примыкающие друг к другу высокие дома в три, четыре и даже пять этажей, на улицы, заполненные экипажами. Когда поезд остановился, я не сразу поняла, что прибыла на вокзал, таким величественным было это здание.
На платформе толпились люди с чемоданами, сумками, мешками и корзинками. Пестрые, громкие, не похожие на жителей моего тихого города. Незнакомые. Я растерялась: предстояло выйти из вагона, пройти сквозь толпу встречающих, свериться с картой, разобраться в расписании рейсовых карет. Раньше такие мысли меня не пугали: в кармане лежали записка с адресом и подготовленная заранее карта. Я полагала, этого будет достаточно, чтобы не растерять уверенность.
Подхватила сумку и вышла на платформу, тут же умудрилась наступить кому-то на ногу. Краем глаза увидела, как из вагона выходит мальчишка, с которым мы вместе смотрели на Стену. Срывается, бежит, перепрыгивая через чемоданы, не обращая внимания на возмущенные возгласы. Чуть поодаль один из толпы незнакомцев, мужчина, раскидывает руки, готовясь встретить мальчишку объятиями. От этой картины на душе стало чуть легче.
Внезапно кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулась и с удивлением посмотрела на мужчину. Приятное лицо. Голубые, как у отца, глаза. В уложенных светлых волосах совершенно не проглядывалась
