мы сидели на мешках во время занятий в библиотеке. Я слушал, как он с трудом читает вслух такие книги, как "Бурый медведь, бурый медведь, что ты видишь?" Билла Мартина-младшего.
Эван физически был намного больше меня. Тогда мне было трудно понять, как это он такой большой, но не умеет читать. Когда он встречал незнакомое слово, моей задачей было помочь ему произнести его по звуку. Но ему все равно было трудно. Тогда я придумала, как объяснить ему все по-другому, например, ассоциировать слова с запоминающимися фразами или придумывать метафоры на ходу, используя все, что было рядом с нами в комнате. Я научилась придумывать маленькие хитрости, которые задействовали интересы Эвана, делая более сложные идеи более запоминающимися.
Иногда мы занимались чтением во время обеденного перерыва. Пока я доставал свой обед в коричневом пакете с написанным от руки смайликом, который мама приготовила мне в тот день, я наблюдал, как учитель приносит ему поднос из столовой.
Мама Эвана не приготовила ему обед. Я стала замечать, что его одежда никогда не подходит ему, как будто она на три размера больше.
Однажды, когда мы перебирали варианты бросков, киданий и , я попытался помочь, рассказав о том, как он бросает мяч своему отцу.
Эван ответил: "Я не знаю, кто мой отец".
Я отчетливо помню, как чувствовал, что не могу пошевелить ртом. Я потерял дар речи. Мое сердце разрывалось от жалости к нему. Позже я узнала, что Эван жил с бабушкой и дедушкой. Его отец ушел вскоре после его рождения. Его мать была в тюрьме. Но в третьем классе я не понимала его реальности. Я понятия не имел о том, с какими трудностями ему пришлось столкнуться. Имея двух любящих родителей, которые читали и рассказывали мне сказки на ночь, я понимал, что он живет в мире, о котором я ничего не знаю.
В течение осеннего семестра и следующего года уровень чтения Эвана повышался с каждым занятием, пока он не стал читать самостоятельно. Я не могла нарадоваться. Знакомство с внутренними трудностями Эвана стало еще одним определяющим моментом в моей жизни в раннем возрасте. И это был урок, который я никогда не забывал.
То, что Бобби ростом с десяток футов, ничем не поможет. Это только навредит - если не показаниям, то уж точно моему лицу. И кроме того, эта информация была необходима моему клиенту. Опусти ее, Джефферсон, - сказал я себе. Я выпустил через нос длинный, тихий вдох. Когда я сбросил напряжение с плеч, мысли о возмездии улетучились.
Однако больше всего меня заинтересовала непропорциональность его реакции. Когда кто-то берет разговор первого уровня и переводит его на десятый, это говорит о многом. А говорит это о том, что в голове этого человека происходит еще один разговор, в который вас не пригласили. Что-то скрытое завладело его фильтром и теперь управляет его реакциями. Вы видите только верхушку айсберга.
Что еще происходит? С кем я на самом деле разговариваю? Я намеревался выяснить это.
По прошествии примерно десяти секунд после его последних слов - "адвокаты - худшее, что могло случиться с Америкой" - я мягко улыбнулся и медленно сказал: "Что ж, возможно, вы правы". Выждав еще десять секунд, я откинулся в кресле и обвел взглядом комнату. Когда я был готов, я наклонился вперед и положил предплечья на стол. "Скажите мне, пожалуйста. Что стало для вас самой большой проблемой в этом году?" спросила я.
Бобби Лапрей поднял глаза и встретился взглядом с моими. "Что сказать?" - насмехался он.
Я повторил: "Что было вашей самой большой борьбой - личной борьбой - в этом году?"
При этом вопросе Бобби Лапрей медленно сбросил с лица все эмоции. Он стал очень неподвижным. Я молчал, пока его глаза, казалось, искали слова. Через некоторое время он наконец заговорил. Его слова вырывались из уст, были отрывистыми и нерешительными, словно он стеснялся говорить об этом.
"В прошлом месяце мне пришлось поместить маму в дом престарелых. Мой отец давно умер, а мой брат часто переезжает с места на место. Так что я единственный. Я единственный, кто может ей помочь. Здесь много бумажной работы и юридических вопросов, в которых я ничего не понимаю".
В отличие от Бобби Лапрея, который не далее как две минуты назад злобно гонял меня с одного бока на другой, этот Бобби Лапрей был другим. Когда он говорил, он выглядел побежденным. Он выглядел испуганным. И почему-то он выглядел маленьким.
Дав его словам осмыслиться, через несколько секунд я мягко ответила: "Мне очень жаль. Я не могу представить, каково это". Он слегка кивнул, поджав губы.
"Но я могу сказать, что ты хороший сын", - я постаралась поймать его взгляд.
Бобби Лапрей тут же опустил лицо, чтобы я его не видел. Его огромные плечи затряслись. И, словно лед, тающий со скалы, большой Бобби ЛаПрей начал плакать.
Я быстро сказал судебному репортеру, чтобы он прервал запись. "Все в порядке", - успокоил я его. "Я просто посижу здесь с вами".
Сквозь слезы Бобби ЛаПрей высказал все свои опасения по поводу здоровья матери. Он рассказал мне о пугающих письмах с угрозами лишения права собственности на дом его матери, которые он получал не от кого иного, как от... юристов. Он рассказал о том, как банки и правительство требуют от него непонятные вещи. Он чувствовал себя беспомощным. Он жалел, что его отца нет в живых. Мое сердце разбилось о него. Он жил в мире, о котором я ничего не знал. Я подумал об Эване.
Бобби ЛаПрей в одиночку выдерживал весь этот груз. В течение двадцати минут мы сидели и смотрели, как он выплескивает все наружу. С разрешения его адвоката я попросил у Бобби ЛаПрея адрес электронной почты. Сидя там, я отправил ему со своего телефона электронное письмо местной коллеге, которая занималась вопросами пожилых людей и планированием наследства. Она ответила через несколько минут, радостно согласившись назначить встречу с Бобби ЛаПреем на следующий понедельник.
"Спасибо", - сказал он мне.
"Абсолютно", - сказал я. "Ты в порядке?" спросил я.
Он сильно принюхался, вытер нос рукавом и сел.
"Да", - ответил он со слабой ухмылкой. "Я готов".
И всю оставшуюся часть показаний я разговаривал с настоящим Бобби Лапреем. Его ответы были прямыми и откровенными. Его слова были более легкомысленными. Он стал более оживленным, даже отпустил несколько шуток. Он больше не выглядел
