ему смягчающие обстоятельства. Возможно, даже убедила бы его, что он сделал все, что мог.
После отъезда в Нью-Йорк Франк больше не возвращался к старикам в Вену: Америка – далекая страна, и он думал, что ушел навсегда. Примерно так оно и было. Мать через три года после его «побега» умерла от чахотки: ей был сорок один год. Он неделю проплакал навзрыд, как мальчишка, в своей каморке на Манхэттене. Отец спился в трущобах Фаворитена и умер в 1912 г. в пятьдесят два. Франк к тому времени уже вернулся в Европу, но у него началась своя, настоящая жизнь, он даже не поехал на отцовские похороны. Он так и не знает, где похоронены родители – скорее всего, в общей могиле. Он никогда не возвращался в Вену, хотя такая возможность представлялась много раз с тех пор, как он поступил в «Ритц». Мучимый совестью, он живет с этой тоской уже сорок пять лет. Возможно, отказ от родителей – плата за теперешний жизненный успех.
И движущая сила моего продвижения. Я никогда не оглядывался назад.
Перейдя на левый берег Сены, Франк минует Бурбонский дворец и с грустной улыбкой продолжает ворошить прошлое. В теперешнем своем квартале Батиньоль он очутился совершенно случайно, после развода. Сколько коробок он так и не распаковывал? В последнее время ему вообще кажется, что это он живет у Жан-Жака и Полины, а не наоборот. Впрочем, жаловаться нечего: отношения с сыном наладились, племянница заправляет домом, как настоящая хозяйка. Она иногда подшучивает над его коробками, но как он может признаться ей в том, что по-прежнему живет на чемоданах?
Всегда готовый скрыться в темноте. Вечный странник…
У него перед глазами – бульвар Сен-Жермен: весь запружен маневрирующими немецкими частями. Может, едут к Ла-Маншу, на последний бой? Гусеницы танков выбивают на брусчатке мрачную симфонию. Сидя в грузовиках Opel Blitz и на лафетах орудий, молодые безусые солдаты направляются навстречу проклятию.
Франк глубоко ушел в свои мысли, но тут с тротуара его окликает женский голос:
– Мсье Мейер! Какими судьбами?
Это Мари Сенешаль, бывшая горничная отеля. Франк улыбается ей.
– А ты-то куда с чемоданом?
– На Монпарнасский вокзал, – говорит она. – Возвращаюсь к себе в Кемпер.
– Решила навестить маму?
– Ну да. И заодно пересидеть в спокойном месте всю эту заварушку.
– Какую заварушку?
– Да высадку этих америкосов, мсье Мейер!
Она так задириста и жизнерадостна, что на бульваре даже легче дышать.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Франк.
– А у меня сейчас новый ухажер из немцев, они-то все знают, вы уж поверьте. Скоро такое начнется! Я уж лучше там пересижу.
– А как же твой приятель?
Она пожимает плечами.
– Я меньше привязана к нему, чем тогда – к Карлу. Даже не предупредила, что еду домой. Не растает, не сахарный! Я свое уже отплакала, с меня хватит. Карл-то мой, вот свинтус! Ни весточки не прислал. А я убивалась, прямо сердце он мне вынул! А потом решила: с глаз долой, из сердца вон, и стала жить дальше, даже когда меня выставили из «Ритца»…
Она грозно сопит, словно несчастный немецкий солдат, которого она теперь бросает, должен почему-то расплачиваться за исчезнувшего «капитанчика».
– Смешно, что я вас тут встретила! – щебечет Мари. – А утром сегодня гляжу – мадам Озелло сидит на террасе Флоры со своей подругой, этой русской. И еще я часто вспоминаю беднягу Лучано… У вас есть какие-нибудь новости?
– Никаких…
У Франка что-то дрогнуло в душе.
– Мы с ним часто цапались! Но, по сути, парень-то был хороший. Ей-богу, это не я его сдала.
– Я знаю, Мари. Я знаю.
– Ой, у меня поезд через сорок минут.
– Береги себя, девочка.
– И вы тоже, господин Мейер. Шли бы вы лучше домой.
– Наверное, да, спасибо.
Прийти домой. Но как раз это – непросто.
9
7 июня 1944 г.
Столько времени все ждали, так долго ничего не происходило – уже и надежда кончилась.
А союзники все же высадились.
Ночью, в шторм, когда их меньше всего ждали.
– Сильны эти америкосы! – говорит Жорж. – Ветер такой, что крышу сносит! Да еще нормандские пляжи – укрыться негде, их стреляют, как кроликов. И надо же!
– Эх, надо было устроить тут букмекерскую контору и принимать ставки, – добавляет Франк, указывая на безнадежно пустой бар. – Уж точно больше бы заработали.
– Ну, победа им дастся нелегко, да и вообще успех не гарантирован. Даже если союзники захватят кусок побережья, прорвать оборону фрицев – задачка не из простых. Десять тысяч человек уже вроде положили, судя по газетным статьям. Там же лобовой огонь… А пока у нас и правда ни единого клиента. Сколько денег в кассе?
– Пятьдесят тысяч франков, – бармену даже не надо заглядывать в аппарат.
Жорж алчно таращит глаза.
– А что, если в честь высадки взять по двадцать пять кусков на брата? Как тебе такое?
– Не очень…
– Ты что?! Сам понимаешь, мы теперь нормального клиента долго не увидим. Только не говори, что тебе такое в голову не приходило: нет клиентов – нет и двойной бухгалтерии. А в этот раз возьмем и прикарманим деньги вчистую. Давай, Франк! Никто же не узнает, черт возьми!
Франк качает головой. Справа налево. А потом сверху вниз.
– Ну ладно, – роняет он наконец. – Фифти-фифти.
– На войне как на войне! Ну-ка, денежки, ко мне!
Жорж хохочет прямо как ребенок на Рождество. И тут звонит телефон и Франк вздрагивает так, словно его застигли на месте преступления.
– Это Старуха! Выследила нас! У нее такое чутье… – шутит Жорж.
– Тише!
– Чуть залезли к ней в кассу, а она уже звонит.
– Тс-с! – досадует Франк. – Алло?
На проводе Элмигер.
Франк весь побелел. Управляющий сообщает, что гестапо в третий раз арестовало Бланш Озелло. Она сидела с Хармаевой в кафе «Флора», и они опять отличились.
Их ничто не учит.
Третий скандал. Третий арест. Скорее всего, последний.
Я ее больше не увижу…
Дневник Франка Мейера
Ты сделала это нарочно, Бланш. Я знаю, в глубине души ты сама этого хотела. Снова бросилась в пасть волку. Это самоубийство, Бланш. Теперь они тебя на кусочки изрежут. Тебе не выйти оттуда – но, по сути, вы с Хармаевой к этому шли.
Ты сделала это нарочно, Бланш. Потому что для тебя лучше ад, чем то, чем стала твоя – наша – жизнь. И тебе плевать на тех, кто тебя любит и кому без тебя будет нечем дышать. Тебе нет дела до наших страхов, потому что ты нас презираешь. И ты права.
