гузэн! Здесь так хорошо. Давайте ко мне!
ОЛЕГ. Костя, слезай давай. Это опасно.
МАРИНА. Да че там опасного? Он же за перила держится.
ОЛЕГ. Ты дура совсем. Ты знаешь, какое там напряжение? Костяй, давай слезай быстро. (Бежит к мосту.)
Костя идет к спуску с моста, но железнодорожные мосты на маленьких станциях почему-то устроены так, что с каждой стороны есть только лестница на подъем. Чтобы спуститься, надо вернуться обратно. Либо пересечь перекладину под напряжением, аккуратно перешагнуть провод и спуститься с другой стороны. Что он и делает.
КОСТЯ (кричит). Маринка, ты запомни этот момент. Я тут был. Спускаюсь. Все гузэн.
МАРИНА (Олегу). Ну вот видишь, все хорошо. Че ты так заволновался? (Целует его.)
Вспышка. Костя летит с моста вниз. Конец пленки.
ТАНЯ. И только я подумала все это, Костя вдруг на этот мост взлетел, а потом вспышка – и все.
ОЛЕГ. Я тебя ужасно ждал тогда. С утра проснулся такой и понял, что все. Не могу без тебя. Решил, что замуж позову, как только ты в Гать приедешь. Ну а че тянуть? Институт окончили, работа была, жить есть где. Мать предупредил, что за невестой уехал.
ТАНЯ. А вернулся с Мариной.
ОЛЕГ. Я прекрасно понимаю, что это выглядит как сцена из очень плохого фильма. Но именно так и было. Я ждал тебя и постепенно напивался. А жара была. Мы с Костяном еще шпалы потаскали – устал я. А тебя все нет и нет. И че-то я так разозлился тогда. Будто и не я. И повода не было: ну задерживаешься, например, бывает. А Костян с Маринкой все обнимаются, воркуют. Ну, и я со злобы решил ее отбить.
ТАНЯ. Зачем?
ОЛЕГ. Вот от дури какой-то, говорю. Она мне и не нравилась даже. Раз подкатил – а она, вижу, не против. Я ее в малину затащил, пока Костян не видел, а она не сопротивляется, хохочет. И у меня реально солнечный удар будто случился. Дальше все как в тумане. Мы зашли за тобой, дядя Костя говорит: «Нету, ждем. Идите, – говорит, – пока к мосту, искупайтесь, там народу нет». Ну, мы и пошли. Я Маринку хватаю, а Костя не видит. У него ж зрение минус восемь, и линза одна, пока мы шпалы таскали, выпала, ему с таким зрением вообще тяжести нельзя, а он молчал. В общем, линза выпала, он реально как слепой шел. А Маринке не хотел показывать. Подходим к мосту, он на него смотрит и вдруг так обрадовался! Увидел, что на нем написано «Костя» вот такими буквами. И, по ходу, не столько надписи обрадовался, сколько тому, что вот, увидел же! У них же, у близоруких, свои радости. Он мне рассказывал как-то, как в первый раз увидел, что дома из кирпичей состоят. В двадцать один год. За год до смерти. Строитель. Я говорю: «А че, ты в натуре не видел раньше?» Нет, теоретически он, конечно, об этом знал. Но пока линзы не надел, видел только на двадцать сантиметров перед собой, прикинь? А очки стеснялся носить, стекла вот такой толщины потому что были. Как вот так можно жить, я не понимаю. И вот он видит эту надпись и счастлив, что сам увидел. «Это про меня!» – кричит. И как взлетит на этот мост, я опомниться не успел. Вдруг вспышка – и он летит вниз. Мы с Маринкой подбегаем к нему, а он лежит вот так. Кисти вот так скрючены, а пальцы все черные. Как за перила держался, так и осталось. Я его начал трясти, поднимать, а Маринка говорит: «Не трогай. Это все». Я обматерил ее тогда. Пульс слушаю, а он тукает, прикинь! Я обрадовался. «Костя! – кричу. – Костян, вставай!» – кричу. А пульс так тук… тук… тук… И вдруг затих. Я его на руки схватил и потащил, а он такой тяжелый сразу стал. Мы упали вместе прямо на шпалы. И я думаю: «Хоть бы сейчас какой-нибудь поезд проехал, чтобы разом все – и все». И ни одного поезда, как назло. А потом уже помню, как Маринка меня за руку держит у меня дома. Гладит и че-то говорит, говорит, говорит… И мне так спокойно вдруг стало с ней, что я уснул. И, видимо, до сих пор спал. Все проспал.
Таня гладит Олега по голове, целует. Он плачет.
ТАНЯ. Милый мой, бедный, хороший.
ОЛЕГ. Ведь это мой лучший друг был, Танька! Лучший мой друг. Единственный. Я ему все вообще рассказывал, ему одному. И тут я такая мразь вдруг. Зачем я все это сделал? Зачем я Маринке жизнь сломал?
ТАНЯ. Все позади уже, и Костя, я думаю, вас давно простил.
ОЛЕГ. Как бы он нас простил, если его нет?!
Фотография пятая
Марина с перевязанной полотенцем головой слоняется по дому. Приляжет, опять встанет. Берет телефон. Набирает номер.
МАРИНА. Севилья? Дочь… А сколько? Ох, прости, зайчонок, у меня мигрень, я на часы и не смотрю. Папа? Купаться ушел.
В калитку стучат.
МАРИНА. А вот и пришел уже. Все, спите, доча, не волнуйтесь. Целую.
Подходит к калитке.
МАРИНА. Кто там?
КОСТЯ. Извините за поздний визит. Это Костя.
МАРИНА. Костя?..
Открывает дверь. Перед ней стоит молодой парень лет двадцати.
КОСТЯ. Здравствуйте.
МАРИНА. Здравствуй… те.
КОСТЯ. Я маму потерял, она не у вас?
МАРИНА. Маму потерял… У нас так в Чернушке говорят: «Че, маму потерял?» Какую еще маму ты потерял, мальчик?
КОСТЯ. Таню. А вы – Марина, да?
МАРИНА. Я Марина, ты Костя. Я схожу с ума, да?
КОСТЯ. У вас просто очень много событий за один день. Так мама не у вас?
МАРИНА. Мама с папой пошли купаться, сынок. Не видишь, пляжный сезон вовсю идет? Все, давай шагай, парень, пока я мужа не позвала.
КОСТЯ. А мужа Олег зовут.
МАРИНА. А ты хорошо подготовился. Изучил, так сказать, вопрос. (Кричит.) Олег!
КОСТЯ. Поймите, я не вор. Можно я у вас посижу, пока они не вернулись? Я пошел фотографировать, а ключи забыл. Пришел, а мамы нет. И дождь.
МАРИНА (заметила). И правда, дождь… А я думаю, что у меня так голова раскалывается? Ладно, проходи.
Иногда, говорят, проще дать, чем объяснить, почему нет. Иди вон в палатке посиди.
Костя входит в палатку.
МАРИНА (кричит ему). Сейчас табуретку принесу. Не холодно там?
КОСТЯ. Все гузэн.
МАРИНА (действительно приносит табуретку). Как ты сказал?
КОСТЯ. Все гузэн.
МАРИНА. Ты не можешь так
