Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
что зашла в комнату на цыпочках и села на соседнее кресло, когда совсем не ждал.
Я не хочу крови.
– Маккензи, – слышу папин голос из кухни, – подойди, пожалуйста.
Его тон звенит беспокойством, и оно, точно по электропроводам, передается мне с вибрацией. Мое тело начинает бесконтрольно дрожать. «Нам нужно серьезно поговорить», – скажет мама, сжимая папину руку под столом. Эта картина мне знакома так хорошо, как если бы ее повесили над кроватью в моей спальне и я бы просыпался каждое утро, видя ее перед собой. Впрочем, от правды это недалеко.
Сделав телевизор погромче, я заставляю себя встать.
– Просыпаться рано, – шепчу на ухо маме, чтобы она спала крепче.
До кухни иду, шаркая ногами и вжав подбородок в грудь, будто нашкодивший щенок, хотя прекрасно понимаю: моей вины в болезни отца нет и ответственность тоже нести не мне. Но проходить через травму снова и снова – почти то же, что застрять на сложном боссе в игре. Выход из такой задницы всегда один: раскачаться до крепкой брони, изучить каждый дюйм карты и стереть кнопки в попытках превзойти себя, став изворотливее и сильнее. Взрослые называют это «опыт». И мой мне подсказывает: к ментальной драке я готов.
Свет от гостиной до кухни не дотягивается, поэтому я включаю фонарик. Выпрямляю спину, и за плечами словно вырастают невидимые крылья. В первые мои месяцы нежизни Ромео сказал то, что прочно засело в моей голове: «Каждый музыкант однажды исполнял под фанеру, а если нет, то непременно споет. В такой момент важно умело создавать видимость – и зал тебе поверит. Себя обмануть сложнее, но этого и не нужно. Притворная уверенность – как хороший грим: если не присматриваться, фальши и не заметишь».
За столом сидят лавандеры – мама и папа.
Со скрипом я отодвигаю стул и присаживаюсь. Одну из ножек погрыз Чоко, поэтому меня слегка клонит к окну. За ним плотно собирается пурпурный туман, а луна, будто бумажная, прибита к ночному небу, и все это делает разыгрывающуюся сцену особенно карикатурной.
В детстве одна из соседских девчонок принесла на площадку бумажных кукол. У нее были проблемы в развитии, и никто с ней дружить не хотел. Меня тоже отвергали, ведь внешне я отличался от других детей.
Девочка сидела в траве и наряжала кукол в платья, закрепляя их на телах бумажными язычками. Разыгрывала сцены и лепетала под нос. Солнце играло в ее волосах, путалось в завитках и разрисовывало щеки веснушками, а мимо носились мальчишки, которых девочка, кажется, не замечала.
Я присел рядом и наблюдал. Когда мимо нас пролетела бабочка, девочка подняла на меня большие глаза, обрамленные пышными ресницами, и протянула куклу-мальчика:
– Будешь папой, а я, – девочка показала на себя пальчиком, – мамой.
В процессе игры выяснилось, что ее родители постоянно в разъездах, а в парк с ней приходит бабушка. И вязание ей куда интереснее, чем внучка. Возясь с куклами, притворялись счастливой семьей, но за пределами площадки игра для меня заканчивалась. Но не для нее.
Так выглядят и лавандеры, сидящие передо мной. Бездушные картонки, неспособные на чувства. Словно кто-то играет ими в семью. И настоящее тепло такое притворство никогда не заменит.
– Маккензи, – начинает немать, – нам нужно серьезно поговорить.
– Мам, – я чувствую раздражение, – ты же понимаешь, как это пугающе звучит.
Она старается улыбаться, но это выглядит искусственно.
– Прости. Прости, милый…
Громкость ее голоса резко падает, точно срывается в пропасть. Немать изображает рыдания. Затем вскакивает и скрывается в коридоре, оставляя нас с папой пережевывать эту драму на двоих.
– Маккензи, – вздыхает он.
И весь монолог, следующий дальше, проходит мимо меня. Губы лавандера двигаются, но до моего слуха слова долетают искаженными, будто их записали на бумаге, а затем смяли.
Меня захватывают воспоминания.
Через год после смерти папы я часто возвращался к мысли: мы сделали недостаточно. Эта мысль приходила ко мне каждую ночь. Ложилась в кровать рядом. Гладила по волосам и нашептывала в ухо: «Ты, это все ты…» Но моей вины в случившемся нет и не было.
Пускай из меня не вышло идеального сына, но и из отца родителя, лишенного изъянов, не сложилось тоже. Мы все совершаем ошибки. Если не провалить сложный уровень, никогда и не узнаешь, как же его пройти. Порой для этого нужно не раз оступиться. Выучить все препятствия, ходы и повороты. И в финале, будучи подготовленным, сразить монстра мечом.
– Это из-за тебя, – ядовито выплевывает лавандер. Он откидывается на стуле и покачивается. – Помнишь, как ты сказал мне: «Я хочу, чтобы ты исчез»?
Мои пальцы стискивают скатерть – и солонка с перечницей съезжают.
– Мне было одиннадцать, и я злился, когда мне запретили подходить к компьютеру из-за драки в школе. Дрю задирал моего друга!
Лавандер ухмыляется. Во мне закипает злость.
– Ты уходил из дома, лишь бы не видеть смерть, а я нуждался в тебе.
– Мне, – голос дрожит, а во рту становится сухо, – было больно смотреть, как он угасает…
Кухню сотрясает громом одно лишь слово:
– Эгоист.
– Неправда, – произношу я, едва шевеля губами. Затем вскакиваю и кричу в лицо обескураженному лавандеру, стукнув по столу ладонями: – Я не виноват! Не может ребенок нести ответственность за взрослого. Слышишь? Всем было тяжело!
Луч от фонарика разделяет нас световой границей.
Мой язык не поспевает за мозгом, поэтому речь выходит невнятной:
– Да, я мог бы проводить с тобой больше времени. Да, мог бы обнимать чаще. Да, мог бы говорить, насколько ты важен, хоть каждый день. – Мои глаза сужаются, когда логика, наконец, включается: это непривычный сценарий. Обычный лавандер не вел бы себя так агрессивно. – А знаешь, что мог бы сделать ты?
Суперлавандер поднимает бровь, и я чеканю:
– Пойти. На хрен.
В кухне становится тихо, и только стрелка настенных часов перемещается в такт грохочущему в моих ушах: тик-так, тик-так…
– Как ты догадался? – лицо суперлавандера сводит судорогой.
– Мой папа никогда бы не сделал мне больно намеренно. Он не винил никого, и тем более не стал бы осуждать. Ты, – скольжу я пяткой по полу, пятясь от стола, – жалкая пародия.
Стул с грохотом падает.
В дверь стучат трижды, и суперлавандер встает с места. Моя грудная клетка вздымается, а ногти до боли впиваются в кожу ладоней, но замечаю я это лишь сейчас. Страх будто обволакивает меня, стискивая ребра. Пытаюсь закричать, но губы дрожат, и я упираюсь спиной в шкафчик. Стук раздается вновь – настойчивее и громче.
Суперлавандер вот-вот на меня набросится.
Вцепится в шею и выпьет до дна.
Превратит в подобного себе, а потом…
Не в силах смотреть в его пустые глаза, я отворачиваюсь, словно от мертвой птицы в парке, и вижу в трех шагах от меня подставку с ножами, которые гипнотизируют меня блестящими в полутьме лезвиями. Если сделать рывок, никто из мальчишек не пострадает. Тошнота подбирается к горлу. Чувствую привкус желчи на языке.
Я смогу. Я справлюсь. Я…
Входная дверь бьется о стену в коридоре, сбивая – судя по звуку – штукатурку с потолка, и через пару секунд в проеме появляется берсерк Базз. Он вращает битой на манер меча и вертит головой во все стороны.
– Где? Где он?
– Базз, ты прости, – оседаю я на холодный пол, – но меня сейчас вырвет.
Грейнджер заглядывает на кухню, сжимая электрошокер, а потом нерешительно подходит ко мне. В глазах темнеет. Я хватаюсь за его плечо и фокусирую взгляд. Не будь мне так хреново, я бы обязательно извинился за нарушение личных границ, а вместо этого продолжаю цепляться.
– Мне нечем дышать.
– Но, Кензи… – Он не спускает взгляда с моей руки, весь окаменев. – Кислород повсюду.
Базз судорожно носится туда-сюда, гремя шкафчиками. Затем подбегает к плите и садится рядом со мной, подставляя кастрюлю. Чувствую отвратительный запах супа из водорослей.
– Это…
Договорить я не успеваю. Грейнджер мило придерживает мне челку.
Грейнджер
Несколько месяцев назад я начал собирать приборы для переносной станции – приманку для псов. Перепробовал разные комбинации из корпусов и излучателей: широкополосные, резонансные, фазированные решетки. Для эксперимента из каждой вылазки старался приносить нужные детали.
В первый свой заход в отцовском гараже я нашел осциллограф. Он необходим для контроля уровня сигнала. Во второй – забрал ультразвуковой генератор, сердце всего проекта. А в прошлый раз, порывшись на полках строительного отдела супермаркета, захватил расходники: пластиковые сантехнические трубы, сетки, герметик и провода.
Все это занимает место, и приходится рассчитывать свои физические возможности. Когда со мной идет Базз, я испытываю прилив серотонина. Быть с ним в паре означает утащить больше – намного больше! – полезного. Того, что мальчишки неуважительно зовут: «та штука», «хреновина», «хлам» и «мусор».
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
