дальнейшая судьба «Гарного».
— В проекте акта комиссии, — вмешался Окатов, раскрыв набитую бумагами папку, — сказано: «До получения от института рекомендаций, гарантирующих безопасность работ, добычу угля на пласте «Гарный», как на восточном, так и на западном его крыле, запретить».
— Как запретить? — непроизвольно вскинулся Килёв. — Ведь с «Гарного» мы берем почти две тысячи тонн — третью часть добычи шахты.
— Запретить, — с азартом повторил председатель Госгортехнадзора. Наш комитет не позволит вам, товарищ генеральный директор, рисковать жизнью шахтеров. Найдите вместе с институтом безопасные, да, Фрол Иванович, — все больше распалялся Окатов, — безопасные способы и методы выемки угля и проходки выработок на этом пласте и тогда — бог вам на помощь!
Килёв вслушивался в размеренную речь Окатова, а думал об одном: «Где же взять две тысячи тонн? Две тысячи тонн суточной добычи!» О том же думал и Стеблюк, хотя для него, оперирующего масштабами республики, две тысячи тонн были уж не такой пугающей цифрой. Но Опанас Юрьевич был в свое время в шкуре генерального директора объединения и потому хорошо понимал его.
— За какой срок будут подготовлены рекомендации? — спросил он директора института.
— «Гарный», Опанас Юрьевич, еще недостаточно изучен, мы не располагаем исчерпывающими данными…
— Сколько времени потребуется институту на подготовку рекомендаций? — остановил Стеблюк уклончивого ученого.
— Два месяца.
Килёв поморщился. Его не так пугал этот срок — два месяца можно перекрутиться, — как будущие рекомендации. Килёв предвидел, что они будут такими — о добыче нечего и думать, в пору их выполнять.
Но не меньше, чем судьба «Гарного», генерального директора тревожила участь тех, кому предстояло отвечать за все, что на нем произошло. Одним из первых в ряду виновных — Килёв хорошо знал это — окажется Колыбенко, а Фролу Ивановичу не хотелось терять его. Большие надежды возлагал на главного «Первомайки» генеральный директор. Особенно с тех пор, как начало у него пошаливать сердце. Не раз, когда оно выкидывало очередной фортель, примерял он Колыбенко к креслу генерального директора, постепенно приучал (и уже вроде бы приучил) себя к мысли, что через несколько лет уступит ему это кресло. А тут такая петрушка! Килёв искал удобного случая, чтобы поговорить о Колыбенко с Опанасом Юрьевичем и с членами правительственной комиссии, с теми из них, с которыми был в добрых отношениях. И вот такой случай выдался.
Килёв откашлялся. Стеблюк стал внимательным. Ждал. Но Килёв, видать, не знал с чего начать, не мог переступить какого-то барьера. Опанас Юрьевич пошел ему навстречу.
— Что еще, Фрол Иванович, не дает вам покоя?
— Многое, Опанас Юрьевич. Ну, хотя бы… это непраздное любопытство. Как руководитель объединения, я должен знать заранее…
Стеблюк склонился над столом, пробуя угадать, о чем хочет спросить его генеральный директор. Тот обрел свою обычную форму, речь его стала плавной, гулкой.
— Скажите, — думаю, вы можете это сделать, — что ожидает Колыбенко, если, как все мы сейчас надеемся, спасательные работы завершатся благополучно?
Стеблюк откинулся на спинку кресла, поправил очки.
— Благополучно, говорите? То, что семеро шахтеров вот уже неделю почти находятся между жизнью и смертью, вы считаете благополучным? То, что матерей, отцов, жен, детей, сестер, братьев, друзей пострадавших седьмые сутки ни на секунду не отпускает страх за их жизни, вы считаете благополучным? И то, что государству нанесен ущерб на десятки тысяч рублей, вы тоже считаете благополучным?
Стеблюк налил нарзану, сделал два больших глотка, осторожно поставил перед собой стакан и заговорил тише, словно бы извиняясь за горячность, но в его голосе все еще слышались иронические нотки.
— За Колыбенко болеете? Это хорошо, Фрол Иванович, что вы сопереживать не разучились, о подчиненных радеете. Но и мы, те, что в комиссии, тоже, уверяю вас, не вурдалаки… — Взглянул на Килёва и круто изменил тон разговора: — Понимаю, понимаю… Терять такого специалиста жаль. Комиссия выслушает вашу точку зрения и учтет ее. А также примет во внимание и то, что каждый из прямых и косвенных виновников аварии внес в ликвидацию ее последствий.
Килёв нахохлился, ушел в себя. Разговор не клеился. Слишком поглощены все были ожиданием самой желанной за минувшую неделю вести. Но весть эта к ним не торопилась.
Глава XXX.
«ИДЕМ НА ПРОБОЙ»
Возвращаясь в отряд после любой отлучки, Тригунов, независимо от погоды и времени суток, любил пройтись по улицам городка горноспасателей. Ему он отдал шесть лет жизни. Сколько сил и времени потребовалось лишь на то, чтобы доказать целесообразность предложенной им планировки!
Центром городка был трехэтажный, облицованный розовой — под мрамор — плиткой корпус штаба отряда и оперативного (находящегося при штабе отряда) взвода. Вокруг него, образуя улицы-кольца, располагалось жилье. На первой от этого корпуса окружности, фасадами к нему, стояли двухквартирные коттеджи командного состава, на трех следующих кольцевых улицах — двухэтажные, из белого кирпича, здания, в которых жили респираторщики и водители оперативных автомобилей, а дома, разместившиеся по внешнему обводу, занимали шоферы вспомогательного автотранспорта, слесари, механики, лаборанты — работники служб и отделов, не связанных с выездом по сигналу «тревога». Городок разрезали четыре луча-проспекта, они начинались у штаба. Вся эта планировка и заселение были подчинены главной цели: обеспечить быстрый сбор резервной и свободной смен и неотложный их выезд. Выполнение этого требования зависело не только от расстояния между служебным зданием и квартир, но и от состояния дорог и тротуаров. Потому они постоянно были в поле зрения командира отряда.
Выйдя из машины у ворот, которыми заканчивался один из четырех проспектов городка, Тригунов, проходя одну улицу-кольцо за другой, стал продвигаться к центру. Несмотря на частые снегопады, проезжая и пешеходная части улиц были очищены от снега, даже елочки были отряхнуты, обледеневшие участки асфальта посыпаны песком. Тригунов с благодарностью подумал о женах и детях респираторщиков, водителей и командиров, принявших в эти дни на себя часть повседневных обязанностей мужей и отцов.
В оперативном взводе Тригунов проверил, как выполняется его распоряжение о введении на время спасательных работ казарменного положения. Оно выполнялось. Отработав свои смены, отделения Манича, Кавунка, Капырина, Сыченко — их заменили на «Гарном» отделения других взводов отряда — отдыхали в служебном здании, готовые к немедленному выезду. В спальне было душно. Тригунов на цыпочках приблизился к окну, распахнул форточку. Проходя мимо Кавунка, остановился. Тот, как всегда, спал безмятежно, раздувая румяные, с несошедшим загаром щеки. «Ну и воздуходувка»! — добродушно усмехнулся Тригунов и ему неодолимо захотелось раздеться до трусов и так же вот, как Кавунок, впервые за минувшую неделю вольготно развалиться на чистой постели. Подстегиваемый этим желанием, он заторопился домой. Да и времени оставалось в обрез: по его подсчетам, через шесть-семь часов должны
