тяжёлая дорога, и даже сама возможность вернуться к прежней жизни с каждым днём казалась всё более далёкой и призрачной.
Паника с пироцелием началась совершенно неожиданно. Внезапные скачки цен на топливо говорили больше, чем официальные сводки. То тут, то там литр пироцелия вдруг начинал стоить втрое дороже обычного. Возмущение перевозчиков переходило в драки и споры, затем приходили силовики, жёстко наводили порядок, цены опускались — на неделю, на день, иногда лишь на час. Город делал вид, что контролирует ситуацию, хотя на самом деле просто пытался удержать песок в ладонях.
Анесса не верила в случайности. Три варианта, каждый хуже другого.
Первый — топливо кончается. Это значит крах, смерть для всего живого на трассах.
Второй — кто-то начал торговую войну. Краегор, Альдена, перевозчики — без разницы. Это всегда возможность заработать, если угадать, на чью сторону встать. Анесса знала правила игры и понимала, что шанс выжить в этом сценарии у неё был неплохой.
Третий вариант был самым тревожным — Вулканис начал накапливать ресурсы. Склады заполнялись пироцелием и запчастями, ремонтировалась давно списанная техника, старые буровые, пылившиеся годами, вновь заводили двигатели. Машины, которые давно стояли без движения, вдруг получали маркировку и уходили в ангары. Город не говорил ничего, официально всё было спокойно, но готовность к чему-то серьёзному читалась отчётливо.
Анесса чувствовала это каждым нервом.
После отмены комендантского она практически жила на рынке. Работала по восемнадцать часов подряд, в пыли, под крики, ругань, звон монет и запах дешёвого пойла. Покупала и продавала, меняла и перепродавала. Научилась читать страх и хаос в глазах людей и знала, как это использовать.
Когда удавалось передохнуть, садилась у окна. Узкая щель давала обзор на северный сектор, к складам, где ночами бесконечно сновали фуры. Эти наблюдения ненадолго успокаивали её.
Анесса всё чаще засыпала одна, на кресле в одежде, сжимая в кулаке грязную тряпку или несколько монет, словно боялась упустить даже мелочь, крошку заработанного. Отходила ко сну, прикусывая губу до крови и чувствуя отчаянную злость.
Слишком многое шло не так. Каждый день сейчас был на вес золота, каждую минуту кто-то обогащался, пока они боролись за выживание, броневик гнил, а команда балансировала на самом краю.
И если сейчас сорваться — больше уже не встать.
После того, как машину пустили под нож, удалось сразу же сбросить треть долга. Но большая часть давила тяжёлым грузом, и Анесса не могла придумать, как её раскидать. Всю ночь она считала в голове, как раненый считает минуты до помощи — тягостно, зло и без особой надежды.
Помощь пришла на пятый день новой недели, с первым лучом солнца — как в старой сказке, где спасение является тогда, когда уже не осталось сил верить. В утренней тишине, прерываемой лишь ленивым скрежетом ворот Шлюза, появился грузовик Топота. Машина ползла медленно, натужно рыча двигателем, каждое движение давалось ей через боль. Грязный кузов покрыли пыль и засохшая грязь, а сбоку протянулся свежий шрам грубой сварки.
Анесса стояла возле ремонтного блока, замерев в тени, с напряжёнными плечами и плотно сжатыми губами. Она смотрела на медленно подкативший грузовик, и внутри крепла ледяная тревога — достаточно одного слова, еще одной плохой новости, чтобы всё, за что они боролись, посыпалось окончательно.
Топот выбрался из кабины, тяжело ступив на плато и вытирая рукавом лицо. Куртка висела на нём, словно за дорогу он похудел килограммов на десять. Глаза, раньше всегда живые, теперь смотрели устало и тускло, в них оставалась только дорога и пережитая усталость.
— Добрался, — выдавил он, избегая встречаться с ней взглядом.
Анесса подошла ближе, резко и коротко спросила:
— Форт Зеро?
Топот коротко кивнул:
— Всё продал, как и договаривались. Запчасти, инструменты, мелочёвку подчистую забрали. Деньги хорошие получились, можно было спокойно возвращаться. Но на обратном пути возникла заминка…
Он помолчал, сдвинул брови и посмотрел в сторону, признаваясь:
— Караван гильдийцев, идущий к Альдене, сломался на полпути — мотор у одного встал наглухо. Подошли ко мне, предложили за плату встать вместо выбывшего, коротко, до Альдены. Подумал, лишняя смена не помешает. Согласился.
— Жадность, — прошипела Анесса, голос дрогнул от горькой злости.
— Да, не спорю, — тихо согласился он. — Всё шло нормально, пока не дошли до перевала. Там нарвались на мелких — обычные падальщики, ничего серьёзного, но пролезли сверху, по крыше, на капот. Пробили радиатор, двигатель вскипел сразу, заглох, машину потащило к обочине, перевернуло на бок, еще в камни влетел. Кое-как дотащили меня до Альдены на сцепке, пришлось на месте чиниться за бешеные деньги. Без этого вообще не вернулся бы.
Топот замолчал, опустил голову, тяжело вздохнув.
Анесса знала, что это значит, весь доход ушёл на ремонт. Она уже чувствовала, как возвращается тошнотворная тяжесть, от которой, как показалось на мгновение, удалось избавиться. Пальцы дрожали, она медленно, глухо спросила:
— Что-то осталось?
Топот молча повернулся и осторожно вынул из кабины мешок, перехваченный грубой верёвкой. Аккуратно, даже бережно поставил его перед собой, опустив в пыль возле ног.
— Меньше половины от того, что обещал привезти, — негромко сказал он. — Но я живой, и машина едет. Смогу отработать, если дашь шанс.
Анесса молчала. Подобрала мешок, медленно повернулась и, не произнеся ни слова, направилась обратно к ангару. Шаги отдавались в тяжело, словно кто-то забивал гвозди в крышку гроба. Она поняла, старые сказки — ложь. Иногда мудрецы не спасают. Они просто приносят ещё немного времени.Надо пересчитать, но денег должно хватить, чтобы отбиться от кредиторов, выплатить остаток долга, прогнать шакалов, мечтавших разодрать броневик окончательно.
После этого карманы снова окажутся пустыми. Машина — всё ещё мёртвым грузом. А люди — на самой грани, без права на очередную ошибку.
Вектор выгорал не сразу, а медленно, незаметно даже для самого себя — как прогорает оружейный ствол после тысячи выстрелов подряд. Каждый день на позиции стрелка отнимал что-то важное, оставляя внутри только пустоту. Раньше в его взгляде была искра — упрямство и вера в то, что мир может быть другим. Теперь глаза стали холодными, пустыми и механическими.
Он больше не задумывался о тех, кого убивал. Безразлично, рейдер это, беглец
