крикнул поручик и схватил «ополченца» за руку. — Колбасу жри лучше...
Никишкин недовольно поморщился, сунул наган за пояс и вооружился недоеденным полукружком колбасы. Буркнул:
— И то дело...
Едва порыв восторгов стих, Оранов поднял ладонь, призывая к тишине:
— Господа, я должен сообщить еще одну приятную весть... Если разрешите, ваше благородие?
Мацкевич сдержанно кивнул:
— Сделайте милость...
Он был все так же сух и холоден. Хмурость не покидала его. Приняв свой высокий сан и поблагодарив офицеров, он снова насупился. Общее ликование не трогало капитана, почести не смягчали суровость, наоборот, она стала еще жестче. Какая-то тень озабоченности легла на его лицо. Глаза настойчиво и зло сверлили Оранова.
— Не только оружие, чай и сахар велено передать крестьянскому ополчению...
Чай и сахар! В то время, когда кусочек рафинада казался сказочной роскошью, на голову белякам свалились целые мешки его. Да, так и сказал Оранов — два вагона сахара и чая. Ему поручил Агапов взять все это на станции Вревская и передать командующему крестьянской армией капитану Мацкевичу.
Снова шквал восторгов. Снова Янковский захлебывается словами об исторической миссии Туркестанской военной организации. Никишкин уже не пытается выхватывать наган, только хлопает по рукоятке ладошкой и сыто хохочет:
— Сахарок... Пузо соскучилось по сладости... Даешь сахарок!
Подобрел и Мацкевич. Понял, продовольствие лучше всяких лозунгов и доводов поможет ему привлечь к борьбе кулаков. Они за куль сахара полезут в огонь. Поэтому, когда Оранов поставил перед офицерами вопрос — как поступить, сначала выдать оружие и всей ватагой ехать за продовольствием во Вревскую или прежде подцепить там вагоны с чаем и сахаром и, вернувшись на Кауфманскую, раздать то и другое мобилизованным, Мацкевич избрал второе. Он побаивался, как бы его ополченцы, учуяв добычу, не бросились грабить. С винтовками в руках они могли наделать черт знает что, даже пострелять собственных командиров, если бы те попытались остановить их. К тому же, у мобилизованных рядом семьи, им ничего не стоит, захватив продовольствие, разойтись по домам.
— Едем, значит? — уточнил Оранов.
— Едем, — твердо ответил капитан. — Это ведь не далеко?
— За сорок минут обернемся.
Я увидел Мацкевича, распахнувшего дверь и крикнувшего своим ополченцам:
— Братцы! Едем за чаем и сахаром. Для вас. Через час ждите. Сотникам подготовить списки на оружие и продовольствие!
На последних словах состав тронулся. Мне пришлось на ходу вскочить во второй вагон, чуть приоткрытый на всякий случай. Попал сразу в руки Комочкова. Он ждал меня и втянул за шинель во внутрь. Я не знал, о чем и как договорились в служебном вагоне Оранов и Глухов, но догадался, что офицеры клюнули на поживу, и теперь все дело во времени. Так и передал ребятам:
— Будем ждать сигнала Оранова. Оружие подготовить к возможной схватке.
В служебном находились семнадцать хорошо вооруженных беляков. Все офицеры. Легко не дадутся. Главное, взять их внезапно, не дать опомниться. Нас беспокоило положение Оранова и Глухова. Двое против целой банды. Чуть оступишься в разговоре и — конец. Беляки, если учуят, что их провели, расправятся с «представителями» Осипова самым беспощадным образом. Расправятся, и мы ничего не узнаем, не услышим, не сумеем придти на помощь своим товарищам.
Чухал паровоз, стучали колеса, погромыхивая на стыках рельс — поезд бежал в глухую заснеженную равнину, скованную холодом. За стрелкой машинист Сахаров прибавил пару. Километра три пролетели одним махом. Станция скрылась в морозной дымке, исчезли за деревьями глиняные дувалы кишлака — голое, пустынное место. Здесь, кажется, можно брать беляков. Никто им на выручку не придет — кулаки далеко. Но Сахаров гонит и гонит. Он знает, где лучше остановиться. Еще сглотнули километра два. И вот, наконец, затормозил. Резко, неожиданно. Вагоны с визгом, грохотом, ударяясь друг о друга буферами, застыли. Ребята — кто успел ухватить руками перекладины — задержались, остальные попадали. Недовольства, однако, не выразили, даже не ругнулись. Только Башинский, самый спокойный из наших бойцов, послал всех чертей на голову Сахарова:
— Не знаю, как там беляки, но мне старик шишку изрядную посадил на лоб.
Он, верно, угодил головой в доску, что подпирала нары.
— Тсс! — поднял я руку.
Нужна была тишина. Я ждал сигнала от Оранова. Ведь затормозил машинист неспроста. Таков уговор. Выглянул из приоткрытой двери теплушки и посмотрел на служебный вагон. На ступеньках стоял Глухов.
— В чем дело? — крикнул он Сахарову.
— Занос, — ответил машинист. — Сейчас уберем снег...
Янковский тоже высунулся из тамбура.
— Может, помочь? — спросил он.
— Зачем, ваше благородие, — отмахнулся Глухов. — Сами управятся. — Повернул голову ко мне: — Эй, кто там из сопровождающих? Выходите на путь.
Я предусмотрительно спрятал голову в тень вагона: не хотел быть узнанным поручиком. Послал к паровозу Комочкова и Башинского. Не потому, что они самые крепкие или сноровистые. Послал разведать обстановку. Комочков первым прыгнул на насыпь, заснеженную донельзя, утонул по колено в белой морозной вате. За ним Башинский. Оба забарахтались, разгребая снег и пробивая себе дорогу к паровозу.
По правде говоря, сам путь не был особенно занесен, ветер сдувал с рельс порошу, скатывая под насыпь. Сахаров для остановки выбрал не ахти какое удачное место, но коли выбрал, так надо делать вид, что сугроб велик и с ним придется повозиться. Помощник машиниста, Комочков и Башинский взялись за лопаты. Пособлял им и Сахаров. Разметывали снег налево и направо. Он дымил, вился по ветру, летел поземкой вдоль пути.
Янковский поглядел минуту на труды наших ребят и, поежившись, шмыгнул в тамбур. Глухов для порядка пожурил машиниста:
— Шевелись веселей.
Он тоже собрался уйти в вагон. И поднимаясь на ступеньку, незаметно поманил меня пальцем. Я кинулся из теплушек, как и ребята, в снег, увяз в нем, выпутался с усилиями и побежал к служебному.
Около подножки услышал тихое и короткое:
— Приготовиться! Ребят стянуть в тамбур. Тронемся — действовать...
Дверь за Глуховым захлопнулась.
Будто разговора никакого не было, вроде, не задержал меня Глухов — прошел я мимо служебного к паровозу. Обогнул его, фыркающего паром. Взял из рук помощника лопату. Спросил Сахарова:
— Когда тронемся?
Тот скосил глаза на служебный, буркнул в усы:
— Сейчас...
— Давай поначалу тихий, чтоб ребята смогли перелезть в тамбур.
— Сам знаю.
Старик Сахаров, как звали его в депо, не умел слушать приказы. Его раздражало каждое произнесенное требовательным тоном слово. Сразу огрызался, левая бровь его начинала дергаться, а
