украл какую-нибудь игрушку для Олив на Рождество, пока был обеденный перерыв на работы, и из-за этого боится, что мог попасться? Тоже ничего хорошего, но все-таки пусть лучше так.
– Уверен, ты думаешь все правильно, – говорит он.
– Пока я ничего не думаю. – Микроволновка взвизгивает, оповестив о конце таймера, и я подскакиваю на месте. Бью ладонью по тумбе, сдерживая различные эмоции, бурлящие внутри.
Сантино тут же прикрывает дверь на кухню и прикладывает палец к губам, напоминая мне о том, что Оливия в доме.
– Говори, черт возьми, что произошло! – шиплю я. – Не загадками и не придумками, а говори мне все как есть! Зачем тебе алиби и почему к нам в дом должны прийти копы?
Выясняется, что Сантино никогда не работал охранником. «Смена на час позже, заканчивается на час раньше» – я ведь никогда не видела, чтобы он уходил на работу или приходил с нее. Никогда не приходила на его рабочее место, потому что наши смены поразительным образом совпадали по времени, и в принципе о его работе слышала только от него самого.
Охранник – это ведь не нейрохирург, я и подумать не могла, что здесь можно в чем-то наврать.
– Поэтому у меня нет алиби, – говорит он, – потому что у меня нет работы и меня там не было.
– Тогда откуда ты брал деньги? – шепчу я, заглядывая ему в глаза. – Пожалуйста, скажи что ты подрабатывал где-то неофициально? Я очень тебя прошу.
По его лицу пробегает болезненная гримаса:
– Не могу.
Собственно, именно по причине его «заработка» ему и понадобилось алиби, и именно из-за этого к нам могут ворваться копы. Выяснилось, что еще когда прошлой осенью Сантино вернулся в город, то довольно быстро спелся с местной шелупонью, которая со школы никуда и не разъезжалась. Только в отличие от него, они и не пытались строить свою жизнь законным образом, зато в криминальной сфере достаточно преуспели и преумножились.
Давнего приятеля они приняли с распростертыми объятиями. А там понеслось. Именно поэтому он оказался свободен, когда мы с Олив предложили ему пойти выбирать школьные товары, и поэтому у него оказались деньги их оплатить. Поэтому он оказался свободен и на следующий день. У него не было постоянной работы, постоянного графика и тому подобного, но имелся заработок.
– Ты врал мне! – шиплю я, стараясь не переходить на полный голос и постоянно косясь на дверь. – Ты все это время врал мне!
– А что мне оставалось? – шипит он. – Я уже так работал, когда вы приехали. Что мне было делать?
– Бросить это дерьмо и работать на нормальной работе, как все! Как ты мне и плел, вешал лапшу на уши!
Он раздраженно фыркает:
– Кем бы я работал, Анжи? С моим-то средним да таким огроменным опытом работы, с совсем нихрена с большим хреном и большим послужным списком из юношеских нарушений! Да меня бы и полы драить не взяли.
– Взяли бы!
– Да? И сколько бы мне так давали? Да мы бы по миру пошли, – цедит он, – а я должен содержать семью, содержать вас.
– Вот именно семью! – Я толкаю его в грудь. – У тебя дочь растет, ты хочешь опять оставить ее без отца? А я? Ты, блин, понимаешь, что ты уже не подросток и эта фигня – это не пятьдесят баксов забрать из кассы?! Тебя реально могут посадить, Сантино!
– Все нормально, – видя, что я не на шутку разгорячилась и вот-вот с гнева перейду в слезы, он осторожно берет меня за плечи, – все нормально, никого не посадят. Просто организуй мне алиби. Кэти всегда дома. Пусть скажет, что я сегодня был у нее весь день. Язык у нее длинный, что-нибудь наплетет.
Я отталкиваю его:
– Меня это задолбало, понимаешь? Как только все начинает быть нормальным, происходит очередное дерьмо! И оно не прекращается!
– Но сейчас речь о конкретной помощи, – напоминает он, – или ты хочешь, чтобы меня реально посадили?
Я молчу, после чего бросаю:
– А это лишь вопрос времени. Даже если пронесет сейчас, однажды они все равно зайдут с чем-нибудь, от чего ты уже не сможешь открутиться. Все эти… уголовники! – не выдерживаю я. – Все они кончают одинаково. На зоне проводят времени больше, чем на свободе. Ты так хочешь?
– Ты преувеличиваешь. Я не ввязываюсь ни во что крупное.
– Но тем не менее если сейчас не раздобуду тебе алиби, то можешь оказаться в заднице, да?
– Да.
– Значит, это уже крупное. – Я вздыхаю. – Я не хочу постоянно жить как на пороховой бочке. И не хочу, чтобы Олив однажды увидела, как дяди в форме уводят ее отца в наручниках. Не хочу каждый вечер думать, что за тобой могут прийти или что-то в этом роде.
Я смотрю на него, но он молчит. Ждет.
– Я помогу тебе, – говорю я, – уверена, Кэти будет вообще не в восторге, если ей намеренно придется лгать копам, но ради меня она пойдет на это. Я сделаю это в любом случае, но останусь с тобой после этого только в одном.
Он склоняет голову, ожидая условия.
– Если после этого ты бросишь к чертовой матери всю эту мерзость. Устроишься на нормальную работу, чтобы я не боялась за тебя и за то, что может случиться. Пусть зарплата будет маленькая, пусть нам придется ужаться на время. В чем-то нам поможет мама. Но я хочу так. Если ты продолжишь все вот это вот, – то не со мной.
Он протягивает ко мне руки, но я тут же делаю шаг назад:
– И я хочу, чтобы ты никогда мне больше не врал, чего бы дело ни касалось. Никогда, ни в чем. Это просьба, нет… не просьба, это требование, без которого я тоже не останусь. Если я узнаю, что ты опять мне соврал, или что опять ввязался в эти мутные схемы, или…
Наконец, несмотря на мое сопротивление, Сантино все-таки заключает меня в объятия и как можно теснее прижимает к себе. Я утыкаюсь ему в грудь и уже не могу сдержаться. Начинаю рыдать, попеременно поколачивая его руками по спине, но в итоге перестаю.
– Я просто хочу нормальной жизни с человеком, которого люблю, – говорю я, – неужели это так много? Я ведь уже больше ничего другого не прошу.
– Я брошу это, обещаю.
– Сразу же. Никаких «последних» дел или типа того.
– Сразу же, – соглашается он.
– И больше никогда к этому не вернешься.
– Да.
– Пообещай мне, что больше никогда к этому не вернешься! – Мои плечи начинают судорожно подрагивать, и он целует меня в макушку.
– Я
