вышло глупо. Нет, действительно, надо делать вид, что мы не знаем. Такая бестактность!
Профессор Суровин, ослабевший и осунувшийся, сидел на кровати, подпертый подушками. Добродушная курносая толстуха крутила ложкой в кастрюле, варила на спиртовке кашу.
– Поешьте, поешьте моей мурцовочки, – приговаривала она. – Вам теперь силы нужны. Ишь как вас подвело. Вся мускулатура разбрякла. Я вам ужо спину помассирую. Можете мне доверить. Моя специальность.
– Скажите, – начал Суровин, запнулся и покраснел. – Скажите, вы ведь никому не проболтались, что я болен?
– Ни-ни. Зачем мне болтать? Никому не сказала.
– А то, вы понимаете, они бы все сюда нагрянули, а я такой слабый, и вообще, и даже вон рубашка рваная. А они бы нагрянули.
– Ну конечно, нагрянули бы, – пряча улыбку, поддакивала массажистка. – Уж тут бы целыми депутациями принимать бы пришлось. Весь бы банкет сюда припер и с цветами, и с венками.
– Какой ужас, какой ужас! – бормотал профессор, закрывая глаза. – Ради бога, вы никому!
– Да уж будьте покойны, батюшка. Уж за это я отвечаю.
– А… а откуда эта каша? – вдруг встревожился он. – Кто прислал кашу?
– Кашу? А это, как вам сказать… Каша от отеля полагается. Кто, значит, заболеет, тому каша.
– Спасибо. Я верю вам.
Он облегченно вздохнул и дрожащей рукой взял ложку.
Ресторанчик
– Ну, что ж, зайдем сюда, – нерешительно спросил Костя Шварц. – От добра не ищи добра.
– Что-то подозрительно дешево, – сказал Миша Товаринов. – «Русско-французская кухня, хор цыган во главе со знаменитым Петей Закатовым, веселье до утра», и за все четырнадцать франков!
– Ну, да чем мы рискуем. Будет плохо – уйдем. Все равно сегодня деваться некуда.
Пошли.
Бывает в Париже среди самых пышных и нарядных улиц со сверкающими зеркальными окнами, с широченными тротуарами, с пылающими всецветными электрическими рекламами, вдруг где-нибудь сбоку юркнет маленькая, темненькая, совсем паршивая улочка, с развороченной мостовой, с узкими, сбитыми панельками, с деревянным забором, в щели которого дует из огромного пустыря.
Вот на такой именно улочке и помещается русско-французский ресторан «Spasibo-Merci». Входит клиент через маленькое бистро, где у стойки задумчивые славянские души сосредоточенно и уныло пропускают по рюмочке и по другой.
Настроение не франко, а чисто русское.
Услуживают гостям русские женщины, натуры сплошь инфернальные. Как теперь называют, «вампы».
На них открытые платья, у них прически а-ля Марлена Дитрих, длинные, бьющие по щекам цветные серьги, прически – последний крик киномоды и голые грязные локти.
Презрительно покачивая бедрами, слегка отвернув лицо, с зажатой в зубах папироской, несет вамп тарелку борща.
– Ариадна Николаевна! – вскакивает с места заказавший блюдо клиент. – Ариадна Николаевна, ручку!
Он щелкает невидимыми шпорами и, схватив ручку, держащую тарелку, целует ее, выворачивая борщ на скатерть.
За кассой сидит русская женщина постарше, посолиднее, покурносее, натура деловитая и прозаическая. Лицо у нее без прикрас, «как мать родила», прическа, как бог послал. Она не то патронша, не то участница в деле, не то метрдотель. Глаз у нее хозяйский и окрик распорядительский.
– Дамочки, дамочки! Вон мусью у окна третий раз хлеба спрашивает. Дайте мусью черного хлеба. На кого записать огурчики? Дамочки, кто брал огурчики?
Дамочка, бравшая огурцы, не сразу откликается. Она склонилась над стойкой, она подает хрен к студню и говорит трагическому шоферу:
– Зачем? Разве вы еще верите в чувство? Вот вам хрен.
Лицо у нее надменно, улыбка горька. Он медленно поднимает на нее глаза, хочет что-то сказать, но она быстро отворачивается. Так быстро, что зеленая стеклянная серьга щелкает ее по переносице.
– Бонжур, мусью, – приветствовала дама за кассой Костю и Мишу. – Вам в ресторан? Дамочки, проводите мусьев в ресторан.
Одна из дамочек отдернула драпировку и впустила гостей в столовую. Там было холодно и пусто.
В углу, сдвинув два столика вместе, сидели люди в шалях и позументах и с большим усердием ели.
Испуганный лакей метнулся откуда-то из глубины и бурными жестами приветствовал гостей.
– Куда прикажете? В уголок? Здесь удобный столик? Или поближе, сюды-с?
– Что же это, мы одни? – сказал Костя Шварц, недовольно оглядываясь.
Лакей тоже оглянулся, точно он здесь и не был.
– Еще рано-с, – сказал он.
– Да в котором же часу у вас обедают? – спросил Миша Товаринов.
– Да знаете, кто как-с. У нас вообще а-ля карт, так что всю ночь по желанию.
– Как так а-ля карт? – обиделся Костя. – У вас же меню по четырнадцать франков?
– Это-с, знаете ли, только по воскресеньям.
– Так ведь сегодня же как раз воскресенье.
– То есть, виноват, по четвергам. Я здесь давно, так что, виноват, спутал.
– Черт знает что такое, – проворчал Костя. – Ну, все равно, раз уж зашли – что у вас там а-ля карт?
– Все, что угодно-с. Седло бекаса, яблоко розмарин, груша императриц, борщок с дьяблями, волован.
– Покажите-ка карту… Нну и цены! Что же это у вас за цены? Дешевле двенадцати франков ничего нет?
– Это… ночные цены-с.
– Да какая же теперь ночь, без четверти восемь?
– Разрешите, спрошу хозяина.
Он схватил карту и юркнул за драпировку.
– Что за ерунда? – удивлялся Миша Товаринов. – Уйдем лучше подобру-поздорову.
Лакей вернулся.
– Хозяин говорит, что ввиду сезона можно сделать скидку, на котлеты.
– В жизни ничего подобного… – проворчал Костя. – Ну, давайте котлеты.
За это время цыгане отъели, вытерли рты бумажками и уперлись глазами в гостей.
Цыган было четверо. Три дамы и один кавалер. Очевидно, этот самый «знаменитый Петя».
Петя был пожилой, обрюзгший господин. Щеки его отвисли и потянули книзу нижние веки. Веки обнажили розовую полоску под зрачком, как у сенбернарского пса. Усы у Пети были густо начерчены. В общем же, он был определенный и несомненный блондин.
Из дам две были молодые, пухлые и унылые. Третья – старуха с желтыми клавишами длинных зубов, типичная старая гувернантка.
Лакей вернулся с блюдом.
При виде котлет цыгане встрепенулись. Петя взмахнул гитарой, и гувернантка, оказавшаяся запевалой, тряхнула головой и неожиданно завела басом:
Хорош мальчик уродился,
За цыганкой волочился!..
Выговаривала, словно действительно по-гувернантски распекала какого-то мальчика.
Хор подхватил.
Лакей подал графинчик кислятины.
Петя расправил плечи и шагнул вперед.
– Не вздумайте только петь «Чарочку»! – взмолился Костя. – Не этой же бурдой…
– Прикажете шампанского? – услужливо спросил лакей.
– К черту! – мрачно ответил Костя. – Что мы, какие-нибудь идиоты или самоеды? Будем сидеть в пустом зале и пить шампанское!
– Что ты плетешь? – удивился Миша. – Когда же самоеды сидят в пустом зале, да еще пьют шампанское?
– В таком случае разрешите на минуточку к вам подсесть? – сделав любезное лицо, спросил Петя и, передав гитару
