class="p1">– Я даже не могу теперь выгуливать собаку, – говорит он. – И знаете, почему? Немецкие власти реквизируют парижских псов, которые в холке превышают сорок пять сантиметров.
– Но для чего?
– Ходят слухи, что их будут посылать под американские танки – с зарядом взрывчатки на спине. Несчастные твари. Теперь на алтарь ярости положат и животных. Нас швыряет от Харибды к Сцилле.
Франк помнит дикое ржание изувеченных лошадей на поле боя, вперемешку со стонами раненых солдат. Мрачный хор мучеников войны.
– В Вердене бедным животным доставалось не меньше нашего, – вспоминает он. – А уж они-то точно никому ничего не сделали. Мы тоже, заметьте. С тех пор я безмерно жалею лошадей…
– Я понимаю, – говорит Гитри. – А я прячу своего чудесного спаниеля в теплом месте.
– Остерегайтесь своего консьержа. Париж наводнен доносчиками.
Драматург смеется.
– С его стороны мне нечего бояться. Облава на собачек возмущает моего консьержа куда больше, чем когда-то облава на евреев…
Франк морщится от отвращения и тут же злится на себя. Несколько лет назад он бы выслушал и глазом не моргнул. Стены крепости дали трещину.
– Род людской меня разочаровал, – заключает Гитри.
Драматург машинально берет лежащую на стойке газету.
«Ле Матен» теперь выходит на одном двустороннем листе. После привычной вереницы взрывов, арестов, проведенных милицией, и убийств, совершенных «террористами Сопротивления», следуют многочисленные объявления о продаже магазинов. В правом нижнем углу – впервые реклама «крупного еженедельника, посвященного вопросам политики и литературы» с названием «Либерасьон» – Освобождение.
– Цензура слабеет, – скупо итожит Гитри. – Но это очевидный факт: Петен должен был присоединиться к войскам в Северной Африке, как только немцы вторглись и заняли свободную зону. Они нарушили условия перемирия, он мог покинуть Францию, встать на иной путь, объединиться с де Голлем. Но нет. Из-за непомерной жажды власти и самомнения он так и остался сидеть в Виши, вместе с Лавалем, который связывает его по рукам и ногам. Что за глупость!
Франку даже немного льстит, что он вот так запросто беседует с Гитри. К черту все преграды! – говорит он себе. На этот вечер бармен откажется от вечного нейтралитета.
– Сначала я сам верил в него, Саша, – признается он. – Я думал, Петен справится с ситуацией лучше, чем все эти бездари из банды Рейно или Даладье…
– Мы все в него верили, Франк. Мы обманулись. Не угадали направления Истории. Надеюсь, нам не придется за это слишком дорого платить.
– Вы считаете, мы под ударом? – спрашивает Франк.
Гитри коротко пожимает плечами.
– Насчет вас – понятия не имею. Для меня дела обстоят чуть иначе. Мой друг Альбер Вийметц[33] рассказал мне, что уже создаются комитеты по чистке и что меня там часто упоминают в качестве коллаборациониста и предателя страны. Они требуют моей казни…
Но что реально можно поставить в вину Гитри? – спрашивает себя Франк.
То, что он продолжал заниматься своим делом? Что верил в Маршала?
Что общался с немцами в «Ритце»? Все, как у меня…
И этого хватит, чтобы объявить нас подонками?
3
9 августа 1944 г.
В полдень вдова Ритц назначила сбор персонала. Они собрались в салоне Грамон. Сколько нас тут? Человек двадцать, не больше, прикидывает Франк. Все, что осталось от великолепия «Ритца». Пять горничных с серыми от бессонницы лицами, растерянная экономка с покосившейся прической, главный повар и его су-шеф в несвежих фартуках, старый посыльный, три официанта, проработавших у них целую вечность, пожилой метрдотель, двое рассыльных без кровинки в лице, перепуганный и почти лысый швейцар, монтер, который теперь бреет клиентов вместо парикмахера, и унылый бармен. Полный крах.
Женщины держатся вместе. Тихонько переговариваются возле французского окна, выходящего в сад, залитый полуденным солнцем. Франк легко представляет себе их разговор: сами они не покинут родной корабль, но страшатся прихода союзников. Как те поведут себя в «Ритце»? Не захотят ли они отыграться на отеле, ставшем символом оккупации? Все надеются на закрытие «Ритца». На передышку в несколько недель.
Отоспаться и ждать возвращения мира.
– Здравствуйте! Благодарю вас, что пришли, – объявляет Мари-Луиза, стоящие по обе стороны от нее Элмигер и Клод Озелло ограничиваются кивками.
Управляющий одет в костюм-тройку. Он серьезен, держится прямо, чуть позади Мари-Луизы, скрестив руки за спиной. Сотрудники особенно следят за Клодом Озелло, который не появлялся несколько недель. Его не узнать. Запавшие щеки, острые скулы, воротник рубашки болтается на тонкой шее, воротник пиджака из джерси – тоже. Он потерял килограммов десять, на него больно смотреть. Издерганный человек с печатью отчаяния на лице, Клод смотрит в сад, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
Как он любит Бланш… Что с ней теперь?
Надо закрыть отель. Прекратить все это. Перестать ломать голову.
Мари-Луиза Ритц одета в черное, но при неизменных белых перчатках. Одаривает слащавой улыбкой стоящих справа от нее женщин, откашливается.
– Нас ждет период неопределенности и тревог, – продолжает Вдова, – но не забывайте, что мы – одна семья. Семья Ритц. Мы должны сплотиться. Мы с Гансом Элмигером обратились за поддержкой к Клоду Озелло и втроем приступили к выработке дальнейшего курса…
Большая семья Ритц, ага, как же, кто поверит!
– Итак, мы приняли решение не закрываться, чего бы это ни стоило.
Шушуканье в зале. Гостиная ропщет. Мадам Бурис, экономка, готова расплакаться. Шеф-повар изумленно качает головой и тяжело вздыхает. Старый метрдотель с его вечным сарказмом беззвучно аплодирует. Вдовствующей императрице все это не нравится. Мари-Луиза Ритц закусывает губу. Франк Мейер хорошо знает, что это – признак нарастающего гнева.
– Погодите! Минуточку. Я попросила бы! Выслушайте меня!.. Мы справились с приходом немцев, наверняка переварим и прибытие союзников, нет?
Никто не находит возражений. Старуха спешит принять за согласие то, что является лишь безмерной усталостью.
– Вот и прекрасно, – говорит она. – А пока надо сделать три вещи…
Вернулось время указов! – думает Франк.
– Во-первых, сообщаю, что вчера вечером в наших стенах поселился генерал фон Хольтиц[34]. Это новый комендант Парижа. Представитель власти Германии во Франции. Ни малейшего пренебрежения к нему, заклинаю вас! Я требую, чтобы вы были достойны нашего Дома.
Тишина.
Неужели она думала, что кто-то из наших способен плюнуть в рожу немецкому генералу?
– Хотя, между нами говоря, я возмущена алчностью некоторых наших гостей. Я, всегда проявлявшая к ним такое радушие, вчера узнала, что некоторые из них поступают совершенно по-свински. В понедельник вечером с Вандомской площади в Германию отправлен целый грузовик с драгоценной мебелью отеля «Ритц». Это позор! Я хочу, чтобы вы немедленно сообщали нам о любом замеченном вами случае мародерства. Господин Элмигер немедленно поставит в
