Аракчеева был прислан Винценгероде запрос. Имея рыцарские чувства, Винценгероде, получив его, вспылил, не отвечал графу, но, написав письмо прямо государю, приказал мне немедленно отправиться с этим письмом в Петербург». Князь Волконский тотчас отправился к царю и был им принят. Дело было в октябре 1812 г. Александр предложил ему три вопроса, и Волконский так, по трем пунктам, и излагает вопросы царя и свои ответы: «1) Каков дух армии? Я ему отвечал: Государь! От главнокомандующего до всякого солдата все готовы положить свою жизнь к защите отечества и вашего императорского величества. 2) А дух народный? На это я ему отвечал: Государь! Вы должны гордиться им: каждый крестьянин – герой, преданный отечеству и вам. 3) А дворянство? Государь, сказал я ему: я стыжусь, что принадлежу к нему. Было много слов, а на деле ничего».
Таковы были впечатления правдивого и беспристрастного свидетеля. Не менее интересна развязка дела с жалобой Винценгероде: Александр I, отлично понимая, что Винценгероде совершенно прав и что Аракчеев – покровитель воров и казнокрадов, стал на сторону Аракчеева. «Вот тебе письмо к Винценгероде, он поймет меня и убедится, что имею полное уважение и доверие к нему, но в ходе дел административных надо давать им общий ход…» Что означает эта умышленно темная фраза? А вот что: пусть Винценгероде не тревожится неприятными для него бумагами и пусть впредь «кладет их под красное сукно». То есть, значит, пусть не обращает внимания на запросы Аракчеева. Это – с одной стороны. А с другой стороны – царь тут же прибавил, заканчивая разговор с князем Волконским: «Через несколько часов потребует тебя для отправления граф Алексей Андреевич (Аракчеев), – ты не говори, что я тебя требовал к себе и что ты получил от меня конверт для вручения Винценгероде». Эти слова подчеркнуты самим С. Г. Волконским, который прибавляет: «Я указываю на эти последние слова, как на странный факт того, что государь себя подчинял какой-то двуличной игре с Аракчеевым и как доказательство силы Аракчеева у государя».[521]
В противовес различного рода дельцам, Ермолов отмечает, что генерал-интендант Е.Ф. Канкрин – «человек отлично умный, далёк, однако же, той расторопности, которую люди ловкие в изворотах провиантской промышленности находят необходимою для искуснаго прикрытия казённого ущерба. Не решусь, однако же, предположить, чтобы могло укрыться от него, если кто другой отличается знанием сего ремесла, как и предузнать трудно, всегда ли он будет упрёком для других».[522]
Канкрин Егор Францевич: «Известность получил после написания сочинения о военном искусстве, на которое обратил внимание М. Б. Барклай де Толли и в 1811 г. пригласил его служить в Военном министерстве в комиссии по составлению воинских уставов и Уложения. В 1812 г. Канкрин занимал пост генерал-интенданта 1-й Западной армии, в 1813 г. – всех действующих армий. Во многом благодаря проявленной им распорядительности русские войска во время боевых действий на своей и чужой территории не нуждались в продовольствии. 1 декабря 1812 г. его переименовали в генерал-майоры, 30 августа 1815 г. он получил чин генерал-лейтенанта, потом служил в должности генерал-провиантмейстера 1-й армии». (С. 415)
Барклай-де-Толли, проявляя заботу о солдатах, уповал на старания генерал-интенданта Е.Ф. Канкрина, который изыскивал возможности улучшения питания армии. Не смотря на возмущения брата царя Константина, предписывал даже «не блюсти форму одежды на походах».[523]
Митаревский вспоминает: «Провиант и фураж были сложены в огромных магазинах и скирдах, около бастиона; ассигновку производил генерал-интендант Канкрин… Со всех сторон справа, слева и через головы, подавали ему требования. Не было никакого порядка; все кричали, что солдаты и лошади умирают с голоду и просили скорейшей ассигновки. Канкрин просил соблюдать порядок, сердился и угрожал, что бросит присутствие, но ничего не помогало. Сначала прочитывал требования, а потом хватал перо и подписывал: «отпустить половину» или «четвёртую часть означенного в требовании«…Так как Канкрин первоначально давал ассигновку на половину или четвёртую часть того количества, которое значилось в требовании, то на другой же день являлись теже самые офицеры с новыми требованиями, а иные в один день по два раза. Я сам в течении первоначального нашего пребывания под Смоленском был три раза с требованием. На этот раз я должен был часа два проталкиваться к столу. Было уже за полдень, Канкрин обратился к офицерам: «Прошу вас, господа, дайте мне сколько-нибудь покою. Я тоже человек и по сию пору ничего ещё не ел». А офицеры всё наседали».[524]
Генерал-интендант Е.Ф. Канкрин писал: «Неоспоримо, что продовольствие наших войск и, наконец, все дела управления в армии в означенные войны приняли у нас новый совсем оборот. Прежние войны обыкновенно оканчивались с ужасными издержками, с величайшими претензиями, с памятью больших жалоб и злоупотреблений, не говоря уже о хлебном счёте, который в войне сопряжён всегда с особыми затруднениями, с совершенною по части денег почти безотчётностью, или с отдачею отчёта тогда, когда по прошествии времён, он уже и не столь полезен». Отмечая, что причиною улучшения содержания войск является издание «Учреждения…», Канкрин продолжает: «…полезные оного последствия неисчеслимы. Данную господам главнокомандующим обширную и вместе с тем определённую власть, недостаток которой в чужих армиях нами часто был замечен, вместе с тем соединение всех ветвей военного хозяйства в одно управление, дали нашим оборотам такое единство, такую силу, которые часто признаваемы были даже и иностранцами…».[525]
По отчёту графа Барклая-де-Толли, поданному государю в Варшаве, в марте 1815 года, расходы на войну с Наполеоном «составили всего 155,5 мил. руб. ассигнациями, между тем как на два года минувшей войны с одной Турцией издержано до 1 миллиарда рублей».[526]
Заключение
«О люди! Жалкий род, достойный слёз и Смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведёт в восторг и в умиленье!»
А.С. Пушкин
В завершающей стадии Отечественной войны, вновь нашёлся «козёл отпущения», правда на этот раз его нашли среди генералов носящих русскую фамилию. «С легкой руки Кутузова, который в рапортах царю всю вину за то, что не смог покончить с Наполеоном, возложил на Чичагова, адмирал сразу же стал и поныне остается в России «козлом отпущения» за русские промахи на Березине. Жена Кутузова Екатерина Ильинична, статс-дама царского двора, говорила: «Витгенштейн спас Петербург, мой муж – Россию, а Чичагов – Наполеона». Г.Р.
