задавая последний вопрос.
– Более чем соответствуют, Хельгрейд, – смеется Ракс. Я невольно поддаюсь восхищению: из его голоса вдруг пропало смущение и неловкость. Значит, и он умеет держать себя в руках. – За всю свою жизнь я еще никогда не видел настолько напряженных поединков. Все упорно тренировались, и я горжусь каждым из нас. Особенно удачный сезон выдался у Мирей.
– Верно, спасибо, что заметил, – усмехается она и продолжает: – И я уверена, что особого признания заслуживает Синали фон Отклэр за ее старание – ведь это, как-никак, ее первый официальный турнир.
Старание. Я подавляю желание ехидно усмехнуться – вместе с подкрадывающейся неуверенностью и предположением, что она может оказаться права, это лишь старания, без подлинных навыков. Камеры переключаются на меня, я смотрю мимо них на затененную толпу.
– Благодарю, леди Мирей, – говорю я. – Более лестной похвалы от своей сверстницы невозможно пожелать.
«Сверстницы» – подразумевается, что мы с ней на равных. То, что ее это задело, видно лишь по тому, как раздраженно барабанят ее золотистые ногти по колену.
– Не за что, – отзывается она с улыбкой. – Прими также мои наилучшие пожелания скорейшего выздоровления от постоянных травм.
Умно. Жестоко. Ракс заполняет возникшую паузу.
– Думаю, не будет преувеличением заявить, что все мы с нетерпением ждем, когда сойдемся на поле.
– В самом деле, – усмехается ведущий. – Но как досадно, что с Сэвритом цу Фрейнилем случилась перегрузка. Вы последней сошлись с ним в поединке, леди Отклэр, – ничего не желаете сказать?
Я стискиваю зубы. Столько слов и эмоций, и я уже открываю рот, но замечаю чье-то сияние в толпе зрителей: светлые волосы, голубое платье, острый серебряный блеск глаз. У меня отвисает челюсть.
– Леди Отклэр?.. С вами все хорошо?
Астрикс сегодня ярче, чем когда-либо, ее силуэт не размытый, не дрожащий и не плоский. Я вижу ее во всех подробностях – округлые щеки, покатые плечи, терпеливая улыбка. Как на портрете. Почему?
– Простите, леди От…
– Сэврит был моим другом, – перебивает Ракс. – И наставником для всех нас, наездников младшего поколения. Нам его очень недостает – правда, Мирей?
Рядом с Астрикс сидит черноволосый мужчина. С серебристыми глазами. Он молча подмигивает мне.
– Конечно. – Мирей выпрямляется. – Он был кладезем опыта, как в верховой езде, так и в жизни, и мы лишились его поддержки слишком рано.
Но почему и Сэврит? Дравик видит только свою мать, а я – их обоих. Мне хуже. Почему-то мне хуже, хотя я езжу верхом всего несколько месяцев. Каждое слово ведущего слышится будто издалека.
– Что вы думаете о своих соперниках, таких же молодых участниках состязаний, как вы, леди Ашади-Отклэр?
Мирей улыбается:
– Ракс, разумеется, сильнейший из моих соперников.
– А леди Отклэр?
– Синали ездит верхом, как первые воины времен Войны, опасающиеся собственных боевых жеребцов. Ее маневры в бою с Ольриком свидетельствовали о боязни, и это отчетливо чувствовалось в каждом движении. Со временем она могла бы стать более смелой, настоящей наездницей. А пока она не стоит того, чтобы с ней сражаться.
Зрители прыскают, Ракс ерзает на месте, а я не отрываясь смотрю на Сэврита, потому что выглядит он как настоящий, вплоть до морщинок вокруг глаз.
Ведущий реагирует мгновенно:
– У вас есть что на это ответить, леди Отклэр?
Я моргаю, и четыре серебряных глаза исчезают. Медленно поворачиваю голову к ведущему, к микрофонам, к сотням камер.
– Только дурак верит чужим словам о том, чего он стоит.
Ропот в зале нарастает, поначалу мне кажется, что причиной этому мои слова, но, судя по выражению лица ведущего, дело в другом. Мирей благоразумно отодвигается, Ракс резко встает, что-то вытаскивая из кармана. Я смотрю на большой экран – на нем мое лицо показано крупным планом, оспины на нем скрывает макияж, но из носа течет бледно-серебристая струйка, и тут до меня доходит: это не дыры. Это карманы. Полные нейрожидкости.
На миг воцаряется тишина. И тут же сменяется истерикой.
– У нее перегрузка?
– Кто-нибудь, приведите врача, скорее!
Ракс наклоняется с платком в руке, осторожно промокает мне под носом.
– Ах ты ж… сколько ее… – бормочет он. – Выключите камеры. – Ведущий потрясенно застыл, и Ракс, изменившись в лице, рявкает: – Выключите чертовы камеры, Террен. СЕЙЧАС ЖЕ!
Мирей встает и смотрит на Ракса.
– Уведи ее за кулисы. Скорее.
Я едва чувствую, как он поднимает меня со стула. Потом закидывает мою руку к себе на шею, ведет меня из студии, и только его поддержка не дает мне упасть. Кажется, я где-то далеко от самой себя – будто снова смотрю чьи-то воспоминания. Камеры, мимо которых мы проходим, расплываются перед глазами, как и красные огоньки и синие экраны, шипит гидравлическая система двери, и наконец мы попадаем в полумрак и тишину затхлого коридора.
Мой расфокусированный взгляд блуждает по потолку. Я обречена. Все зашло слишком далеко. Но я всегда об этом знала. Какой будет кома – как отдых? Как смерть? Я увижу там мать?
Откуда-то слышится голос.
– …на меня. Посмотри на меня, Отклэр, пожалуйста.
Я фокусирую взгляд: львиное лицо, гордый нос и подбородок, скульптурные очертания. По-мужски красив. Нет – слишком близко, слишком осязаемо. Я пытаюсь вырваться, но он не отводит глаз и хрипло спрашивает:
– Твое полное имя?
– Синали.
– Полное.
– Синали Эмилия Уостер. – Пауза. Я думаю. – Синали фон Отклэр.
– Какой сейчас год?
– 3442-й.
В коридор вторгается приглушенный шум голосов из студии. Ракс тянется к моему лицу, но я морщусь, и он протягивает мне платок.
– Там еще осталось у тебя под носом.
Вытираю под носом рукавом – голубой шелк становится влажным и серебристым, с прилипшими к нему короткими черными волосками.
– Нейрожидкость. Я была права.
– Во время поединка с Ольриком платок, который передал Сэв, был при тебе? – допытывается Ракс.
– Не твое дело.
Конечно, платок был при мне, но Раксу меньше всего надо знать о моих привычках, связанных с верховой ездой. Я перевожу взгляд на окна вдоль длинной стены комнаты, смотря на кипящую за ними жизнь Центрального района.
– Слушай, я понимаю: ты леди занятая. И тебе незачем отвечать на мои сообщения или рассказывать, как у тебя дела, но мне надо знать, что ты в порядке, когда мы покинем эту комнату.
– Я ведь уже объяснила, – оскаливаюсь я, собравшись с силами, – спать с тобой я не стану. Так что можешь больше не притворяться, будто тебе не все равно.
Он хмурит брови:
– Думаешь, я притворяюсь?
– Так всегда бывает. – Я снова стираю серебристую жидкость из-под носа. – Благородные вроде тебя пользуются другими, делая вид, будто им не все равно, чтобы усыпить бдительность. Просто
