осторожно взял у нее из рук травяной кисет.
– Ты управляешь духами вот этим? – спросил он. – Жжешь здесь травы?
Эди кивнула.
– Очень находчиво. Как думаешь, какие травы могут мне помочь? Так сказать, воссоединить меня с моим старым другом?
– Думаю, – собственный голос доносился до Эди будто из дальней дали, – тебе хватит одного иссопа. Тень уже прочно связана, осталось только прикрепить ее к тебе, а не ко мне.
Отец улыбнулся.
– Гениально. Серьезно. Должно быть, мать хорошо тебя обучила.
С комом в горле Эди смотрела, как отец, порывшись в кисете, достал оттуда бумажный пакетик, на котором аптекарь, продавший ей травы, изящным почерком надписал: «Иссоп». Отец поднял пакетик, показывая его Эди, и вопросительно поднял бровь.
Она кивнула.
– А сколько нужно взять? – спросил отец, открывая пакетик и начиная по одной доставать оттуда зеленые веточки с лиловыми цветками.
– Достаточно, – сказала Эди, когда он вынул шесть разномастных стеблей. Кивнув, отец убрал остатки в кисет, вынул оттуда кусок бечевки и коробок спичек и протянул Эди.
– Дальше ты. – Он отдал ей пучок иссопа. – Я хотел бы посмотреть, как ты это делаешь. Хоть разок.
Эди взяла все, что он ей протягивал. Отец с улыбкой отступил на несколько шагов, поближе к высившейся среди тумана тени.
Эди стянула стебли иссопа и завязала бечевку. Потом подожгла протянутую отцом спичку. Но не спешила подносить ее к траве. Она медлила, пока пламя не дошло почти до самых мерцающих в его отсветах пальцев. Пока отец не кивнул ей в последний раз.
Только тогда она, наклонив спичку, зажгла иссоп.
От него быстро завился дымок – пыльно-лиловая дымка окутала тусклый, меркнущий свет отцовского духа. Половина дыма иссопа осталась при нем, а остальное полетело к пульсирующей тени и слилось с золотой паутинкой.
Мгновение, и Эди оказалась развязана. С ее плеч словно сняли огромный груз.
Плечи стоявшего напротив отца поникли. Как будто кто-то молотом вколотил его в землю.
На одну ужасную секунду Эди подумала, что он сломается под тяжестью, что не выстоит и упадет. Но тут он запрокинул голову и поднял взгляд. Его губы беззвучно зашевелились, и Эди не сомневалась: даже здесь, даже на пороге смерти он молится. А потом, пусть и с невероятным усилием, отец выпрямился, развернулся и пошел прочь от Эди, а темная глыба скованной тени рывками потянулась следом, обреченная безмолвно волочиться за ним.
Лишь раз он бросил быстрый взгляд через плечо – на большее сил у него не было. Эди подняла руку, прощаясь. Отец моргнул, и вокруг него сомкнулся туман.
Эди хотела задержаться. Хотела остаться в Завесе, пока не убедится, что тени действительно больше нет. Что отец не развернется. Не передумает.
Но потом кое-что почувствовала.
Что-то еле ощутимо натянулось.
Дрогнула нить, все еще связывающая ее с жизнью.
С Вайолет.
Это значило: пора возвращаться.
Эди отвела глаза от места, где исчез отец, и достала остатки лаванды. Но помедлила, прежде чем поджигать. И тихо, едва громче шепота, сказала в Завесу одно-единственное слово: «Прощай». И быть может, это всего лишь облачко пролетело, на секунду заслонив холодный голубой свет того, что в смерти заменяло луну. Быть может, просто поднялся вездесущий туман, как поднимался всегда, и холодными пальцами погладил ее по лицу. Но Эди как-то поняла: пусть матери больше нет, пусть ее дух перешел за грань – но в еле заметном движении, которое она сейчас ощутила, было и ее прощание.
На лице Эди медленно проступила улыбка. А потом она подожгла лаванду.
Три месяца спустя
Эди летела по Маркет-стрит, вниз под горку, крутя педали быстро, как только осмеливалась, и ветер взметал вверх ее волосы. Перед ней под невесомой дымкой серебрились искристые воды залива Сан-Франциско.
Пару минут спустя она подкатила к зданию на Буш-стрит, между Керни и Дюпон, – двухэтажному, красного кирпича, с коринфскими арками. Спешившись, она отыскала, куда поставить велосипед, и вошла через двойные двери в холл, приняв у стоящего там молодого человека в ливрее буклет.
Раскрыла она его, только сев на свое место, в красное плюшевое кресло. На обложке буклета красовались скачущие меж деревьями феи. Внутри почти все место занимала реклама торговцев Сан-Франциско. Но внизу второй страницы мелким шрифтом втиснулся состав сегодняшнего показа «Сна в летнюю ночь». Кажется, Эди никогда не держала в руках бумаги ценнее этой.
– Прошу прощения, мисс, – раздался мужской голос из прохода по левую руку, – здесь занято?
– Я еще не решила, – ответила Эди, не отрываясь от раскрытой на коленях программки.
– Могу ли я спросить, от чего зависит ваше решение?
– От того, готова ли я простить законного владельца этого места. Он обещал сегодня приехать сюда вместе со мной, но так и не явился.
– Вот как, – произнес голос. – А поможет ли делу, скажем, наличие у вашего компаньона очень веского оправдания? Скажем, если он задержался потому, что требовалось забрать одно очень важное письмо?
Эди вскинула голову:
– Не может быть! Пришло?
Медово-карие глаза Лоуса Эверетта заискрились:
– Пришло.
Он протянул Эди простой белый конверт, надписанный ее именем. Но главным был обратный адрес: «Гастингсский колледж права, Сан-Франциско».
Лора де Форс лично написала Эди рекомендательное письмо и добилась для нее, в случае зачисления, частичной стипендии от местной ячейки по защите прав женщин. Они познакомились лично, когда Лора встретилась с Лоусом, чтобы поздравить его с выходом статьи: он независимо подготовил, а потом продал «Сан-Франциско кроникл» расследование пыток, которым подвергались пациенты в подвале лечебницы Сакраменто.
Хотя некоторые нюансы опытов в статью не вошли – никто бы все равно не поверил, – ему удалось доказать вину доктора Мэри Саттон в смерти Руби Миллер и восстановить доброе имя Лилиан, Ады, Вайолет и Эди. Он также установил причастность Мэри к смертям примерно дюжины молодых женщин с Белден-плейс и из иных районов – все погибшие неправомерно получили диагноз и были незаконно помещены в лечебницу. На их заточение смотрели сквозь пальцы благодаря поддержке нескольких видных политиков и начальников полиции, часть из которых получила щедрые взятки, а другим – впрочем, этого Лоус в статью не включил, – пообещали способ избежать смерти.
Сочувствие публики к убитым медиумам имело неожиданные последствия – продажи билетов на их представления взлетели, и мистер Хадл решил продлить выступления в Сакраменто еще на неделю. На один из вечеров по приглашению Лоуса пришла Лора де Форс и лично услышала лекцию Эди в состоянии транса, насыщенную политической подоплекой. В конце вечера она зашла за кулисы, чтобы попросить у всех прощения, что местная ячейка суфражисток не отвечала на
