гестапо с земли. При этом мало кто знает, что наши летчики не будут устраивать налеты на городские кварталы, поэтому никто не чувствует себя в безопасности.
Вот американцы средь бела дня сбросили несколько бомб на Руан. Когда звучат сирены воздушной тревоги, у людей начинается паника, они бросаются в убежища, в точности как мы во время Манчестерского блица. Но ни одна бомба не упала на жилые районы Ормэ.
Иногда мне хочется, чтобы это все-таки произошло: один-единственный серьезный взрыв, чтобы снести с лица земли «Шато мясников». Хочу, чтобы это ужасное место полыхнуло и сгорело дотла. Хочу так сильно, что даже больно делается. А потом вспоминаю, что Джули до сих пор там.
Я не верю, что она мертва, не верю в блеф, ложь и издевательские угрозы нацистов. Не верю, что Джули больше нет, и НЕ ПОВЕРЮ, пока своими ушами не услышу выстрелы и не увижу, как она падает.
* * *
Сегодня 28 ноября, очередной воскресный ужин с нацистами на ферме Тибо. Мне пришлось прятаться. Могу только вообразить, как La Cadette скармливает немцам нашу легенду: «Кетэ нашла себе пожилого ухажера! Ни за что не поверите, как быстро она его захомутала. Это друг папиного шофера. Она познакомилась с ним пару недель назад, когда мы кур перевозили. И теперь каждое воскресенье свиданки устраивают, а иной раз еще и по вечерам встречаются!»
А маман закатывает глаза: «Нехорошо это, нехорошо, она такая молоденькая, он ведь вдвое старше. Но как мне ее остановить? Она же не моя дочка, работает много, платить мы ей не платим, вот и приходится отпускать по воскресеньям, как-никак совершеннолетняя. Надеюсь только, что она осторожна и не попадет в беду».
«В беду», это с Полем-то, ну да.
Мы с ним уехали на велосипедах к кому-то в дом, чтобы освежить мои навыки в области взрывчатки и стрельбы. Такое облегчение, когда можно сосредоточиться на каких-то нейтральных вещах – сколько пластита нужно, чтобы подорвать машину, как правильно подключить провода, как использовать магнит, чтобы присоединить детонатор, как попасть по движущейся цели из пистолета – взятого на время, ведь Кетэ обычно не разгуливает с пистолетами: если поймают с оружием, ареста не избежать. Спасибо вам, Джейми и Джули Бофорт-Стюарт, за первые уроки стрельбы, что вы мне дали. Движущаяся мишень, по которой я стреляю сегодня, не «Мессершмитт-109» и не фазан, а насаженная на палку пустая консервная банка; ею размахивает, стоя на другом конце сада, какой-то смельчак. Звуки выстрелов глушил шум лесопилки, расположенной вплотную к дому. То ли они всегда работают по воскресеньям в послеобеденное время, то ли сегодня ее запустили специально для нас.
– Жаль будет расставаться с тобой, Киттихок, – сказал хозяин дома. – Ты рождена быть солдатом.
Гм. Его слова заставили меня одновременно раздуться от гордости и в то же время показались издевательством. Что за ерунда! Я вовсе не рождена быть солдатом. Просто идет война, поэтому я доставляю самолеты туда, где они нужны. Но я в жизни не искала приключений и острых ощущений и уж точно не хочу участвовать ни в каких сражениях. Мне нравится чинить механизмы, делать так, чтобы они работали. И я люблю водить самолеты.
Приходится напоминать себе, что я все еще Мэдди – семь недель не слышала собственного имени. А моя дублерша Кетэ в ближайшие несколько дней должна будет выложиться на всю катушку.
Ей (мне) предстоит доставить послание – приглашение? – рабыне-секретарше Энгель, которую пытается завербовать Джули. Почему я? Потому что не местная, и если повезет, уже в следующее полнолуние меня здесь не будет. Энгель не знает меня в лицо. Людей, которые знают меня в лицо, вообще очень мало. Но до сегодняшнего дня я даже толком не видела секретаршу, так что нужно хорошенько разглядеть ее, ведь завтра мне предстоит подойти к ней на улице. Мы с Полем вернулись на ферму Тибо еще до отъезда нацистов и ждали, ждали, ждали, пока они соберутся и отчалят.
Ворота мы закрыли, а значит, «мерседесу» гестаповцев придется остановиться, и Энгель будет вынуждена выйти, чтобы их отворить, даром что она за рулем.
И вот я стояла у обочины с велосипедом убитого часового, на солидном расстоянии от «мерса», голова опущена и обвязана одним из платков маман Тибо, который подходит скорее для женщины солидного возраста. Там был и Поль, который нахально облапил немочку; уверена, на меня никто и не посмотрел лишний раз, такое великолепное представление он устроил. Когда бедняжка приоткрыла ворота где-то на фут, Поль положил свою большую ладонь поверх ее и вроде как помог, не отрицаю, но второй рукой при этом ухитрился прихватить секретаршу за задницу, пока они вместе толкали ворота. Думаю, не будет преувеличением сказать, что теперь Энгель ненавидит его не меньше моего. Она припустила к машине, прижимая к телу пальто и юбку, а Этьен тем временем ржал на заднем сиденье.
Зато пока Поль отвлекал всех своими дурачествами, я смогла хорошо рассмотреть секретаршу. Она высокая, примерно моих лет, темная шатенка (волосы собраны в немилосердно тугой пучок, слегка старомодный). У нее ошеломляющие светло-зеленые глаза. Не хорошенькая, но интересная – пожалуй, она выглядела бы сногсшибательно в красном коктейльном платье, но казалась ужасно хмурой и невзрачной в практичных туфлях и пальто цвета пыли.
Что-то я заговорила как Джули: «Слушай, рабынька нацистская, позволь мне подправить тебе бровки, и будешь просто как конфетка».
В общем, Энгель бросилась обратно к машине, попыталась тронуться и заглохла – вот до чего ее разозлило все случившееся. Впрочем, она тут же снова завелась и плавно выехала на дорогу, не удостоив при этом Поля не единым взглядом и предоставив ему самостоятельно закрывать ворота.
Сомневаюсь, что меня хоть кто-нибудь заметил. Все были слишком заняты романтической комедией в исполнении Поля и Энгель.
Я разглядела и капитана гестапо.
Знаю, мне полагалось не поднимать головы, но сдержаться я не смогла. Ведь это человек, который допрашивает Джули, который отдаст приказ о ее казни, если уже не отдал. Не знаю, чего уж я ожидала, но он выглядел как любой другой мужчина. Такой мог бы прийти в дедушкину мастерскую, чтобы купить сыну на шестнадцатилетие мотоцикл, мог бы оказаться директором соседней школы. Вдобавок вид у него при этом был такой, будто он стоит на коленях. Сразу становилось ясно: он устал как собака и совершенно вымотан всем, что происходит в его жизни. Можно подумать, ему пришлось провести без сна целую неделю. Так выглядели в сентябре сорокового, в худшие дни Битвы за Британию, наши летчики. Так выглядел сын викария,
