не составляют мировоззрения. Необходимо, чтобы они переходили в глубокие, внутренние убеждения человека, выражались в его практическом, деятельном отношении к окружающему миру»[49]. Понятие «активность» обычно связывается с духом инициативы, который советские люди должны проявлять, чтобы реализовать на практике принципы социалистической морали. Этот акцент на практическом выражении глубоких убеждений сопровождается типично романтическим призывом к самореализации: «Коммунизм – это строй, где полностью раскрываются способности и таланты, лучшие нравственные качества свободного человека»[50]. Таким образом, партия ставит перед собой цель обеспечить «целенаправленное формирование всесторонне развитых людей, гармонически сочетающих высокую идейность, трудолюбие, организованность, духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство»[51]. Это романтическое стремление отражено в многочисленных публикациях, предназначенных для широкой публики. Например, серия «Личность, мораль и воспитание», которая насчитывает более 30 книг, опубликованных Политиздатом с 1979 года, чья явная миссия заключалась в том, чтобы руководить развитием «социалистической личности», то есть «духовно богатой, душевно щедрой, творческой, обладающей активной жизненной позицией личности, способной принимать самостоятельные нравственные решения в сложных жизненных ситуациях и нести ответственность за совершенные поступки»[52]. Марксизм-ленинизм в целом выступает как за усвоение предписанных норм, так и за претворение в жизнь глубоко укоренившихся убеждений. В принципе эти моральные задачи не должны являться источником напряженности: контроль и выражение своих убеждений – две грани одного и того же видения морали как когнитивной способности усваивать и соблюдать нормы, предписанные и внедренные Партией-государством. Это сложное определение, сформулированное в официальных документах в начале 1980‑х годов, отражает, в свою очередь, различные устремления, лежащие в основе проекта советской модерности.
Обещания советской модерности
Философ Клод Лефор писал, что логика тоталитарной власти основана на двух, казалось бы, противоречащих друг другу принципах: с одной стороны, общество мыслится как организм, «как огромное тело, органы и конечности которого функционируют как единое целое»[53]; с другой стороны, общество представляется как искусственный результат сознательной работы Партии-государства в соответствии с положениями научной доктрины. Двойственность, отмеченная Лефором, объясняется особой связью советского режима с модерностью: коммунизм представлен как технократическая утопия, радикализирующая рационалистические идеалы Просвещения, но имеющая также целью создание гармоничного сообщества, свободного от социального разделения и отчуждения, вызванного капиталистической модерностью. Эта двойственность проявляется в официальной советской политике в отношении морали, которая использует современные инструменты контроля, образования, количественной оценки и рационализации с целью продвижения типично романтического идеала самореализации в естественно гармоничном сообществе. Однако в течение всей истории советского режима средства, использовавшиеся им для выполнения своих нравственных обещаний, сильно изменились, поскольку акцент сместился с дисциплины и внешнего контроля в сторону мобилизации и самовыражения. Рассмотрим эту эволюцию в историческом плане.
Проект советской модерности тесно связан с культурой русской интеллигенции. Провал восстания декабристов нанес серьезный удар по рационалистическим концепциям, унаследованным от Французской революции, в тот момент, когда интеллигенция возникла как социальная группа (в середине XIX века). Молодые русские интеллигенты, которые обратили свой взор на Германию, в частности, из‑за запрета на проживание во Франции, с жадностью впитывали идеи таких романтиков, как Шиллер, Шеллинг, Шлегель и Гердер, которые воспевали культ героя, чья личность реализовалась через творческое выражение всеобщего голоса природы. Эти идеи разделяли не только западники, например Виссарион Белинский, который упрекал царское самодержавие в сдерживании развития личности, но и их славянофильские оппоненты, которые считали, что этому развитию препятствовало искусственное навязывание западного образа жизни. В спорах, где сталкивались два противоположных лагеря, выяснилось, что идеалом обоих являлась самореализация личности, а это подразумевало типично романтическую форму «качественного индивидуализма», который оценивал личность по ее способности к самовыражению, а не по присущим ей свойствам[54]. Начиная с 1860‑х годов эти романтические устремления популяризировались аграрным социалистическим движением народников и такими писателями, как Лев Толстой, которые осуждали черты, связанные с буржуазным «мещанством», а именно расчетливость, оппортунизм, конформизм, любовь к банальности и обыденности.
К концу XIX века романтические устремления несколько ослабевают в среде левой интеллигенции в связи с распространением в Европе научности и позитивизма. Большевики, в частности, представляли себе коммунистическое общество как машину, точнее, как огромный механизированный завод. В этом они следуют доминирующей тенденции в марксизме со времен Второго Интернационала, которая делает из этой доктрины науку о рациональной организации общества. Немецкий социал-демократ Карл Каутский, один из ведущих деятелей «научного социализма», пишет: «В социалистическом обществе, которое является в конечном итоге всего лишь гигантским промышленным предприятием, производство и планирование должны быть спланированы и организованы точно так же, как и на крупном современном промышленном предприятии»[55]. Эта перспектива, конечно, далека от романтического идеала гармоничного сообщества, основанного на человеческих ценностях, отстраненных модерностью. В 1897 году Ленин написал агрессивный памфлет в духе Каутского, в котором он нападает на «экономический романтизм» народников и их идею внедрения современных технологий при сохранении традиционного естественного сообщества[56]. После Октябрьской революции строительство Советского государства приобрело технократический и прометеевский характер: огромная модернизационная утопия, которая, используя средства науки и промышленного прогресса, стремится создать новое общество и нового человека. Конечно, в основе этой идеи лежат моральные импульсы: критика пороков буржуазного мира и, наоборот, продвижение аскетической этики профессиональных революционеров. Но что касается морали советского общества, то большевики остаются верны научному социализму: мораль относится к надстройке и поэтому определяется производственными отношениями. Идея общечеловеческой морали, которая имела бы ценность сама по себе, осуждается как буржуазная выдумка, маскирующая реальность классового господства. В 1920 году Ленин дал определение коммунистической морали с прикладной точки зрения: для коммуниста мораль – это то, что служит делу коммунизма[57]. И наоборот: именно строительство коммунизма должно создать материальные условия для нравственного совершенствования. Таким образом, в этот период моральные отклонения приписываются в основном факторам окружающей среды, таким как классовая принадлежность и пережитки капитализма.
По словам историка Дэвида Хоффманна[58], этот доктринальный отказ от всякой формальной морали не помешал советским лидерам проявлять пристальный интерес к эволюции нравов, как это делало и большинство западных государств в период между двумя войнами. В 1920‑х и 1930‑х годах партия проводила широкие кампании по привитию гигиенических навыков, вежливости, дисциплины на работе и хороших манер, которые считались необходимыми для функционирования современного общества. В СССР эта задача была тем более актуальной, что в условиях полномасштабной индустриализации довольно большая часть населения мигрировала из сельской местности в города; это привело к тому, что городская культура оказалась под давлением сельских традиций, считавшихся архаичными. По сравнению с капиталистическими странами содержание советской «просветительской» программы отличается акцентом на коллективизме: именно через преданность общему делу человек должен освободиться от
