начальника участка вентиляции знали, что сжатый воздух на вентиляционный штрек подавался?
— Думаю, знали.
— Тогда тем более они должны были стремиться на него, и не исключено…
— Я стал суеверным, Роман Сергеевич.
— Хорошо, загадывать не станем, но будем иметь в виду.
Записав задания, Репьев подал оперативный журнал Колыбенко. Отметив про себя, что составлены они толково, без ошибок, тот подписал их и горько усмехнулся:
— Начинается с подписей под заданиями горноспасателям, а закончится подписью под обвинительным заключением.
Тригунов не проронил ни слова.
Глава V.
ЖИТЬ ОСТАВАЛОСЬ ТРИДЦАТЬ МИНУТ…
Ляскун шел впереди, за ним — Ермак Жур. Марина сразу же узнала его. Да и не могла не узнать. За долгие месяцы, минувшие после их размолвки, он нисколько не изменился — все такой же — атлетического сложения, сильный, высокий. И на брови, сросшиеся над переносицей в одну черную тесьму, не могла не поглядеть — уж очень они приметные у него.
Их знакомство завязалось в тот день, когда Манукова появилась на «Первомайской».
— Ожидаете нашего министра труда? — залихватски спросил тогда Жур, увидев ее у кабинета начальника отдела кадров. — Вам не повезло. В ларек «Жигулевское» подбросили, а он большой ценитель этого напитка! Пока полдюжины кружек не высосет — глаз не покажет.
Потом заговорил о «Первомайской», на которой работал уже более пяти лет. Речь его текла раскованно, весело. Шахту Ермак знал хорошо, а передать, что знает, он умеет! Но лучше всего ему удавались рассказы о людях, с которыми Марине предстояло встретиться. Об одних он говорил восторженно, с обожанием; о других — подтрунивая; о третьих — с издевкой, но в каждом из них Ермак непременно находил что-либо смешное, и Марина то и дело закатывалась смехом. Она забыла обо всем на свете, никого и ничего, кроме Ермака, не видела. Не увидела она и вернувшегося к себе начальника отдела кадров. Ермак заметил его, но сказал Марине об этом лишь после того, как они познакомились.
— Ермак Жур, забойщик, — с небрежной развязностью отрекомендовался он.
— Марина… Манукова. По направлению сюда… Техникум закончила.
После того как Марина оформилась на работу, они пошли в кино, а потом начали встречаться чуть не ежедневно.
— Смотри, девка, — предупреждали ее женщины, что все и обо всех знали. — Не одна такая, как ты, крылышки обожгла. Избалован он, Ермак-то, доступностью некоторых из нас избалован.
После каждого такого предупреждения Марина настораживалась, но боевым Ермак был только на людях, а когда они оставались вдвоем — и красноречие его пропадало, и шутки у него не получались, и весь он становился каким-то нерешительным, неуклюжим. Девичья интуиция подсказала Марине, что с Ермаком происходит то же, что и с нею, она стала ждать его объяснения.
В новогоднюю ночь, которую они провели в одной компании, Марина убедила себя, что желанное непременно совершится в следующую их встречу. И они объяснились…
Ермак пригласил Марину на танцы. Договорились встретиться в клубе. Она пришла, как обычно, минута в минуту, а его почему-то не было. Украдкой, прячась за подруг, Марина то и дело посматривала на входную дверь, но Ермак не появлялся.
В центре зала еще красовалась новогодняя елка. Лишь начинал играть оркестр, люстра гасла, и танцевали при цветных елочных огнях.
Перед очередным танцем, когда люстру выключили и зал погрузился в розово-синий сумрак, Марина не столько разглядела, как почувствовала, что Ермак, наконец, пришел. Она стала всматриваться в ту часть охватывавшего танцплощадку живого кольца, что примыкала к входной двери, и увидела его. Ермак на полголовы возвышался над всеми, а глаза Марины освоились с розовато-синим сумраком и ей легко было следить за ним. Ермак повернул в ее сторону, она рванулась было навстречу, но сдержала себя: ей хотелось понаблюдать за Ермаком со стороны, посмотреть, как он будет искать ее. Их разделяло несколько метров, когда Ермак остановился, и Марина снова не столько увидела — почувствовала, как заступила ему дорогу официантка шахтного кафе Верочка.
— С Новым годом, Ермачок! — Рассыпалась она бисером и полезла к нему целоваться.
— С Новым годом, Верочка! — Так же весело отозвался Ермак, обнимая ее.
А Верочка прижалась к нему и рассмеялась. Она смеялась всем своим выхоленным, модно одетым телом. Марину обдало огнем…
Вспыхнул свет. Верочка отлипла. Ермак нашел глазами Марину. По его неуверенной походке, по виноватой улыбке она догадалась: Ермак под градусом. Он приблизился и хотел обнять ее, но Марина ощутила, физически ощутила льнущее к нему тело Верочки. Не помня себя, она отшатнулась, размахнулась и ударила его по щеке. Зал затих. Все обернулись в их сторону. Оглушенный, ничего не понимая, Ермак подался к Марине, и она, не давая себе отчета, еще с большей силой ударила его по второй щеке. Потом, закусив нижнюю губу, ни на кого не глядя, пересекла ярко освещенный зал, захлопнула за собой дверь и бросилась в гардеробную. Еще какое-то мгновение в зале стояла почти подземная тишина, какая бывает в заброшенном забое. Затем она взорвалась. Хохот как бы сбил Ермака с ног, унизил, уничтожил его. Он ушел. Сразу.
Марина перестала бывать в клубе, а натолкнувшись на Жура в нарядной или на улице, с напускным равнодушием проходила мимо. Безразличие это давалось ей все труднее и труднее, и намекни он, что хочет помириться, — бросилась бы к нему очертя голову. Но Ермак ждал первого шага от нее. Не подвернись Павел, может, так бы оно и случилось. Войдя в ее жизнь, он помог Марине устоять, а потом и вовсе заслонил Ермака. У нее появилась уверенность, что переболела им навсегда. Но встретясь с Ермаком сейчас, Марина вдруг растерялась, у нее перехватило дыхание. Она боялась, чтобы Ермак не заговорил с ней прежде, чем ей удастся совладать с собой. Точно сквозь сон она услышала его насмешливый возглас:
— А, руководящий состав!..
— Какой она тебе «состав», — добродушно усмехнулся Ляскун. — Здравствуй, Марина!
— Здравствуйте, — ответила она, обращаясь как бы к обеим, но кивнув одному Ляскуну. — Припозднились?
— Есть маленько. Да ничего, наверстаем. Всего четыре метра осталось. За полсмены пропорем. Кстати, и Авилина нет, а он предупредил, чтобы без него не начинали. Пойду позвоню. Небось на запад завернул.
Когда Ляскун ушел к телефону, Ермак спросил:
— Как живешь, Марина?
Эти слова, даже не сами слова, а какая-то пронзительная, затаенная тоска, выплеснувшаяся вместе с ними, поразила Марину.
— Живу. А ты? — ответила она с наигранной беспечностью.
— Существую, — нехотя обронил Ермак.
И Марина готова была подойти к нему, заглянуть в глаза и спросить: «Что с тобой, Ермак?» И она, может быть, так бы и сделала, но
