Леонидович кивнул, чувствуя, что исчерпал запас аргументов.
— Ну? Вы должны конкретно указать в своем заявлении: кто, по какой причине вам угрожает, в чем выражается угроза. Так?
Баранов опять кивнул, заерзав на стуле под колючим взглядом опера.
— Спрашиваю еще раз: чем именно угрожали вам эти люди на «Форде»?
— Видите ли… они в целом… как бы ничем конкретно не угрожали, вернее, не сказали, что именно со мной сделают в случае отказа… Но они уже позвонили мне домой, спросили, не передумал ли я. Я ответил, что не желаю иметь с ними дела.
— Дальше.
— Разговаривал со мной тот, который назвался Аркадием Семеновичем. Он сказал, что, мол, завтра я непременно передумаю. Ну, и опять предлагал работу в их фирме… или просто продать им мой прибор…
— То есть они приглашали вас на выгодную работу? Хорошо оплачиваемую?
— В общем да, но…
— А вы за это на них заявляете? — губы опера тронула язвительная усмешка.
— Дело не в предложении работы! — Баранов чувствовал, что покрывается липким потом от напряженного и бестолкового разговора. — Дело в том, что они любой ценой решили завладеть моим прибором!
— А завладели?
— Н-нет, — Кузьма Леонидович нервно передернул плечами. На лысине обильно выступила испарина. — Но… не сегодня-завтра завладеют, если вы мне не поможете.
— Прибор — ваша собственность?
— Это не моя собственность, а мое изобретение.
— Тогда государственная?
— Да нет же!.. Детали, элементы, узлы, источники питания я добывал в разное время в разных местах. Формулу жидкого компонента вывел сам. Если судить по месту, так сказать, дислокации прибора, он скорее — собственность института…
— А институт ваш — режимный, господин Баранов! — милицейский визави Кузьмы Леонидовича выщелкнул из пачки сигарету; прикурив от серебристой зажигалки «Зиппо», со смаком затянулся. — А это что значит? А? — Опер выпустил тугую струйку дыма прямо перед собой. Получилось — в лицо собеседнику. — А это значит, что никто так вот просто из института вашего ничего не вы-не-сет. Верно излагаю?
— Вы меня извините, товарищ старший лейтенант, но это… по Ленину называется подменой тезиса.
— Ну, положим, Ленин сейчас не в ходу, — старлей, чье звание Баранов «считал» с погон висевшего в дальнем углу кабинета кителя, недовольно скривился. — А что вы хотите сказать?
— Только то, что группа неизвестных лиц неясно для каких целей хочет приобрести аппарат, который в руках преступников, обладающих определенными способностями, может натворить немало бед! И если уж они поставили перед собой цель, то при нынешнем, простите, бардаке…
— Пардон, — перебил опер. — Это какие способности вы имеете в виду?
— К-какие? — переспросил Баранов, которого «осадили» как раз беспардонным образом, и почувствовал, как угасает его запал. Аркадий Семенович был, похоже, прав: то ли государственной силовой структуре нет никакого дела до беды, с которой он пришел, то ли тут просто не тот уровень, где его могут адекватно понять. — Способности к суггестии, то есть внушению… Еще способность к экстрасенсорике, наличие сильного биополя…
— A-а, как у Антона Кашпирова, что ли? — откровенно усмехнулся старлей. — Так это все не по нашей части, отец! Это тебе надо топать в Минздрав!
Кузьма Леонидович, отфиксировав этот сознательный и уничижительный переход на «ты», поднялся со стула. В кабинет заглянул патрульный сержант.
— Аскольдыч, занят?
— Давай-давай! — собеседник Баранова сделал приглашающий жест. А для Кузьмы Леонидовича продолжил насмешливо: — Так что экстрасенсами, отец, мы не занимаемся!
— Хорошо, — Баранов, внутренне мечась между чувством оплеванности и ощущением ошибки в адресе обращения, пошел к выходу. — Извините, — добавил, не глядя на милиционеров.
— Чего это он? — растягивая рот в глупой улыбке, поинтересовался сержант, подойдя к столу.
— Пре-сту-пле-ние на почве экстрасенсо-орики! — сделав страшные глаза, глухо произнес опер, и оба весело рассмеялись.
— Явный шизо, — покрутил пальцем у виска сержант. — Везет тебе на них…
Кузьма Леонидович стоял на заполненном разным запыленным хламом балконе собственной квартиры, расположенной на пятом этаже блочной девятиэтажки, и смотрел вниз, во двор, где в тени, под липами сидели молодые мамаши с колясками и бабульки из его и соседнего подъездов, а в песочнице сосредоточенно возился карапуз.
Мирная картина тихого московского двора успокаивала. Но Баранов понимал, как может быть обманчиво это спокойствие.
Мысль, которая занимала его в данный момент, заключалась в единственном, коротком и кричащем вопросе: КТО?!.. Кто «сдал» этим апологетам частной медицины его «Бакалавр»?! Ведь он не афишировал своих исследований, не отчитывался, по крайней мере в последние полтора года, об этапах работы над аппаратом!
Пойдем методом исключения, решил Кузьма Леонидович. Проректор по хозяйственной части? Отпадает: из бюджета разработка Баранова уже полтора года как не финансируется, спонсоров у Баранова нет. Это во-первых. А во-вторых, проректор имеет весьма смутное представление о конкретном содержании и ожидаемом результате исследований, а вероятнее всего давно забыл о них. Так. Декан, утверждавший в свое время статью расходов факультета? Он в курсе общего направления исследований Кузьмы Леонидовича. Но в связи с тем, что факультет в последнее время погряз в проблемах элементарного выживания, не знает о практически достигнутых результатах. Завкафедрой — аналогично. Сменные вахтеры? Уборщица? Ха-ха-ха! Остается…
У Баранова учащенно забилось сердце. Остается не только знающий суть его изысканий, но и испытавший ее на себе Петр Григорьевич Пинегин! Григорьевич? Друг детства?!..
Кузьма Леонидович, ошарашенный собственной догадкой, прошел в комнату; действуя в каком-то автоматическом режиме, набрал телефонный номер физиотерапевтического кабинета одной из поликлиник Северо-западного округа, где трудился его старый и верный приятель.
— Слушаю, физиотерапевт! — прозвучал в трубке знакомый басок Пинегина.
Баранов собрался с духом и, изменив голос, заговорщицки, но не допускающим возражений тоном произнес:
— От Аркадия Семеновича. Он хочет с вами увидеться сегодня вечером: ваш друг артачится, нужна ваша помощь. В котором часу за вами заехать?
На том конце провода возникла пауза.
«Ну же, возмутись! — заклинал про себя Пинегина Кузьма Леонидович. — Скажи, что ошиблись номером! Опровергни мои подозрения! Ну!..»
— М-м, — пожевали губами в трубке. — Давайте в семь. А что, может, мало предложили?.. Але!.. Вы меня слышите?.. Але!
Петр Григорьевич принялся дуть в трубку.
Помолчав, Баранов тихо спросил — уже своим голосом:
— Сколько же тебе заплатили, товарищ Искариот? А? И дал отбой.
За окном опустился тихий московский вечер, заставший Кузьму Леонидовича за тягостными раздумьями.
Как мог Григорьевич поступить так? Как мог предать их дружбу? Жили когда-то в одном дворе, учились в одном классе. Потом разошлись их профессиональные дорожки, но это не помешало по-прежнему встречаться, правда, не так часто, дружить семьями, констатировать во время длинных разговоров сохранявшееся единство взглядов на многие явления жизни. Пинегин вступил в партию, стал видным общественником. Баранов же в
