class="z1" alt="" src="images/_22.jpg"/>
Рис. 21. Схватка на навахах. Испанская карикатура, 1886 г.
Видимо, противники не планировали убивать друг друга, и речь шла лишь о дуэли до первой крови, так как в результате обмена ударами Наварро был легко ранен в верхнюю губу. Гарсесу повезло меньше — нож соперника оставил длинную глубокую рану на его правой руке. Так как Гарсес истекал кровью, они вместе покинули поле боя и зашли в ближайший дом, где Гарсесу оказали первую помощь и перевязали рану лоскутом, оторванным от старой юбки хозяйки. Вскоре после этого к дому прибыла полиция, которую вызвал один из очевидцев, а через полчаса и «скорая помощь». Наварро доставили в полицейский участок, а Гарсеса — в больницу, где в час тридцать пополудни он был прооперирован. Однако, несмотря на все усилия врачей, раненый скончался в пять утра следующего дня[48]. Причина смерти не была указана, однако, учитывая столь короткий срок, вряд ли это было вызвано инфекцией — скорее фатальную роль сыграла кровопотеря.
Также и жители другой испанской островной колонии — Кубы неустанно постигали старинные фехтовальные премудрости континентальной Иберии и добивались в этом искусстве определённых высот. В 1872 году, во время Guerra Grande — войны за независимость Кубы от Испании, также известной как Десятилетняя, — газеты писали, что «севильянская наваха наиболее смертоносна и эффективна в руках андалусцев и кубинских негров»[49].
Надо заметить, что сегодня в некоторых бывших колониях Испании сильны ревизионистские тенденции — некоторые авторы, замалчивая многократно доказанные их предшественниками факты и отчаянно притягивая за уши самые нелепые и абсурдные теории, усердно отрицают могучее испанское влияние и корни своих боевых искусств, одновременно создавая мифы об их эндемичном происхождении. Ещё пару десятилетий назад эта ситуация была типична в основном для Филиппин, а сегодня кардинальным пересмотром истории также пытаются заняться некоторые итальянские и аргентинские авторы. Часть этих мифов я постараюсь детально проанализировать в своей новой работе, которая будет посвящена аутентичной истории филиппинских единоборств.
Справедливости ради следует сказать, что ситуация, сложившаяся в бывших испанских колониях, вовсе не уникальна и типична для многих стран, избавившихся от «колониального ярма» в первой половине XX столетия. Сразу после ухода колонизаторов на волне искусственно подогреваемого национализма там начинался отчаянный поиск национальной идеи, и одной из важнейших её составляющих должны были стать некие мифические древние смертоносные боевые искусства. Так как основной целью этих внезапно материализовавшихся из небытия, счастливо обретённых боевых систем являлось патриотическое воспитание местной молодёжи, то, разумеется, к кровавому колониальному наследию и проклятым угнетателям они не должны были иметь никакого отношения. Право на существование имели исключительно «свои исконные исторические» бокс, борьба и фехтование. Правда, почему-то ни одного упоминания о существовании этих систем в доколониальный период не сохранилось, и о них за все столетия пребывания в статусе колонии ни одним словом не обмолвились ни местные, ни колониальные источники, ни даже любознательные и пронырливые иностранные путешественники и журналисты. Что как минимум вызывает определённое недоверие к ревизионистским мифам.
Но почему культура чести и ножа зародилась именно в Испании, откуда и начала своё триумфальное шествие по Европе и обеим Америкам? Конечно, можно начать с Рима и воинственных кельто-иберов. Своё легендарное победоносное оружие — мечи-гладиусы, как и не менее прославленный кинжал — пугио, римляне заимствовали именно в Испании. Трое из пяти римских «хороших императоров», прославившихся своими воинскими победами, при которых Рим достиг наивысшего могущества, — Траян, Марк Аврелий и Адриан были испанцами. Сын Марка Аврелия — император Коммод прославился тем, что сражался на арене и принял участие в 735 гладиаторских боях.
Однако всё же я полагаю, что первый камень в фундамент этого культурного феномена заложила Реконкиста. Восемьсот лет испанский характер и менталитет формировались и закалялись в боях с арабскими захватчиками. Вся нация столетиями сражалась плечом к плечу и цементировалась в единое целое, превращаясь в воинский этнос и создавая воинскую культуру.
Мне часто задают вопрос: а что это за такой загадочный зверь, «воинская культура»? Её нередко путают с обычными боевыми традициями, однако же трактовка культуры значительно шире. Прекрасное определение воинской культуры предложила известный антрополог, доктор исторических наук, профессор М. Я. Бутовская. Вот как выглядит её дефиниция: «Общеизвестна истина о воинственности традиционной абхазской, как и в целом кавказской культуры. Здесь до начала XX в. каждый имел право и был обязан защищать свою жизнь, имущество от любого посягательства, беречь личное достоинство честь своей семьи, рода, воевать за народ…. В целом собственно кавказская, абхазская культура — это воинская культура: этнопсихологические черты народа, система ценностей, традиционный образ жизни, система хозяйствования и жизнеобеспечения были подчинены потребностям военизированного общества. Абхазский этикет — это воинский этикет»[50].
Рис. 22. Испанский солдат с навахой и отрезанными головами в Марокко. Испанская карикатура, 1893 г.
Хотя в этом пассаже профессор Бутовская говорит о Кавказе, но всё то же самое абсолютно справедливо и в отношении многих других воинственных этносов, и в том числе испанцев. В англоязычной терминологической традиции в научном обороте в качестве одного из синонимов также широко используется выражение «raiding culture» — «набеговая культура»[51].
Вот как в 1888 году описывал испанский характер Василий Иванович Немирович-Данченко: «Эти львы по храбрости, по внутренней силе возбуждения сумеют встретить сильного врага. Скажите испанцу, что Германия может выслать столько-то сот тысяч войска; он только улыбнется вам и ответит: «В наших горах и ущельях мужественный Ребенок стоит ста солдат. Да, наконец, и к испанской армии нельзя относиться спустя рукава. Я уже не говорю о том, что каждый испанец — готовый солдат, что всякий кастилец, андалузец, арагонец, наварец, баск, галлего, астуриец, валенсианец отлично стреляет, превосходно владеет навахой или шпагой, что каждый из них даже из-за прилавка готов стать с вами на барьер. Это народ-армия, это девятнадцать миллионов вооруженных людей, умеющих драться»[52]. Как гласила поговорка: «Испанского солдата можно послать на край света с бурдюком вина и навахой…»[53].
Таким образом, в первую очередь именно перманентные войны выковали национальный нрав — этос и сформировали в испанском характере качества, необходимые для появления культуры ножа: любовь к сражениям, кураж, бесстрашие, готовность к смерти, жестокость, безжалостность к врагам. Эгертон Кастл писал, что после падения Римской империи гладиаторские традиции в форме корриды и фехтовальных школ сохранились именно на Иберийском полуострове, так как они оказались наиболее созвучны местным нравам и обычаям[54]. Некоторые испанские авторы конца XIX века
