тяжело висела на теле. Холод пробирал до костей, особенно когда он проходил через участки с густой влагой, вроде низин или бродов. Мускулы, напряженные от долгого быстрого шага и необходимости постоянно сохранять равновесие на скользкой, неровной поверхности, начали ныть. В голове за пульсировал слабый, назойливый стук — признак начинающейся усталости. Но останавливаться было нельзя.
Он вспомнил карту, вернее, то ее представление, которое сохранила его память из другого мира — стилизованное изображение острова Парадиз с тремя кольцами стен. Северная часть стены Мария, где находился Острог, представляла собой vast expanse — обширное пространство. До ближайших относительно крупных населенных пунктов, городов побольше, где могли быть полноценные отряды Гарнизона, где можно было попытаться хоть как-то получить информацию или найти убежище (хотя убежище от королевских ищеек найти было бы невозможно), были сотни километров пути по дикой или полудикой местности. Это дни, а то и недели пути, в зависимости от того, как быстро и безопасно он сможет двигаться. А за ним, возможно, уже идут те, кто хочет его остановить навсегда.
Чувство одиночества давило. Он один против всей системы, против всего мира, который жил в блаженном, или ужасающем, неведении. Его знание было стеной, отделяющей его от этих людей. Его Аккерманская кровь была печатью, обрекающей на одиночество и преследование. И этот мокрый, холодный лес теперь был его единственным домом.
Пройдя еще час или около того, он услышал это. Сначала еле слышно, как часть шума леса. Тонкий, протяжный звук, который в первую секунду можно было принять за крик дикой птицы. Но его тренированный слух Аккермана, его обостренные инстинкты тут же распознали — это был не птичий крик. Это был звук рога. Сигнал. Приглушенный расстоянием, заглушенный лесом и моросью, но это был он. Не сигнал бедствия — те были другими, прерывистыми. Этот был каким-то иным, официальным, тревожным.
В направлении звука — на юг, юго-восток, откуда он ушел — на горизонте, скрытом деревьями, появилось и начало медленно расти бледное пятно, предвестник наступающего дня. Рассвет. Их поиск начался. Они обнаружили, что он исчез. Или, может быть, рог означал что-то другое? Сбор группы? Вызов? Нет, слишком далеко и приглушенно для обращения к кому-то в деревне. Скорее всего, это был сигнал для группы преследования, рассеявшейся в радиусе деревни.
Алексей замер под раскидистой сосной. Он чувствовал, как адреналин снова приливает к конечностям. Время паниковать прошло еще вчера. Сейчас время действовать. Его преимущество было в том, что он ушел ночью и в дождь. Их преимущество — лошади (пусть и непригодные для глубокого леса), количество, возможно, лучшее снаряжение и опыт преследования людей.
Он возобновил движение, теперь еще осторожнее. Влага впиталась в мех его дохи, оставленной в хижине, но мешок за спиной тоже пропитался и казался тяжелее. Ему нужно было не просто уйти — ему нужно было оставить их с носом, убедиться, что они потеряют его след. А это требовало максимальной концентрации и хитрости.
Он вышел к небольшому озеру, окруженному камышами и высокой осокой. Дед когда-то охотился здесь на уток. Озеро было мелким у берегов, дно илистое. Идеальное место, чтобы сбить след. Алексей зашел в воду, побрел вдоль берега, держась за ветки деревьев, растущих прямо над водой. Он прошел так метров сто, стараясь поднимать как можно меньше брызг, затем вышел на берег далеко в стороне от того места, где вошел в воду, и тут же забрался в густой, колючий кустарник можжевельника. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо, но это было хорошее укрытие и очередное препятствие для тех, кто пойдет по его следам.
Его дыхание участилось, не только от усилия, но и от напряжения. Эта постоянная борьба, постоянная необходимость думать на два шага вперед, чувство незримого присутствия тех, кто мог идти за ним, изматывало. Он не был воином в привычном понимании, не сражался на полях битв с титанами, как герои из его прошлой жизни, как те Аккерманы, о которых рассказывал дед. Его борьба пока была более древней, более первобытной — борьбой беглеца за свою жизнь в диком, равнодушном мире.
Несмотря на усталость, его движения оставались точными, а разум ясным. Аккерманская физиология была даром и проклятием одновременно. Она давала ему силы выжить, но из-за нее же его и преследовали. И теперь эти силы, эти обостренные инстинкты, должны были спасти его.
Солнце, все еще скрытое за плотной облачностью и пеленой дождя, постепенно поднималось выше. Лес полностью погрузился в дневной полумрак. Алексей понимал — у него был шанс, пока погода такая, пока грязь и вода скрывают его следы. Но сколько это продлится? И насколько далеко он успеет уйти, прежде чем ищейки выйдут на верный след?
Он продолжал свой путь, сливаясь с серым пейзажем, растворяясь в шуме леса, каждый мускул его тела напряжен, каждое чувство направлено наружу, улавливая малейшие признаки опасности. Впереди был долгий, тяжелый день в одиночестве, день бегства через дикие земли, с незримой тенью преследования за спиной. И каждый шаг, каждый вдох был борьбой. Борьбой за выживание. Борьбой за шанс. Шанс на что-то, чего он еще не понимал до конца, но что интуитивно чувствовал — его знание не должно погибнуть здесь, в этом забытом углу стены Мария. Оно было предназначено для чего-то большего. И ради этого он был готов ползти, если придется, через этот холодный, мокрый ад.
День над Медвежьим Углом растянулся, казалось, в целую вечность. Серое, свинцовое небо так и не прояснилось, продолжая сыпать мелкую, противную морось, словно вселенная неспешно проливала на землю свои холодные, безрадостные слезы. В густых еловых и пихтовых лесах, куда углубился Алексей, свет еле-еле пробивался сквозь плотные кроны, создавая мрачный, сумеречный полумрак даже в полдень. Лес дышал холодом и влагой, запахами прелого мха, мокрых листьев и какой-то глубокой, изначальной дикости.
Его тело гудело от усталости. Часы непрерывного движения, обхода препятствий, подъемов и спусков по пересеченной местности, а главное — постоянное напряжение от ожидания погони, сказывались. Ноги болели, но он гнал эти ощущения прочь, подчиняясь железной воле и инстинктам Аккермана. Боль была второстепенна по сравнению с необходимостью двигаться, уходить, оставлять за спиной пространство и время.
Ему попадались небольшие полянки, поросшие высокой, поникшей травой, влажные, заболоченные участки, где каждый шаг грозил засосать в липкий грунт. Он старался обходить эти ловушки, предпочитая более твердые, каменистые гребни, хоть это и требовало больше усилий. При движении по камням он внимательно смотрел под ноги, выбирая наиболее устойчивые валуны, чтобы не оступиться
