руки, она прижала их к бедрам и на мгновение задумалась.
– Ситуация странная.
Коммуну «Уэрхауз» еще никогда так не бросали. Люди приходили и уходили постоянно. Не только восемь ключевых участников, но и их друзья и друзья друзей. Только на прошлой неделе несколько путешественников из Нидерландов, дальних знакомых бойфренда Евы, пришли без предупреждения и четыре ночи проспали на полу общей комнаты. У этой политики открытых дверей были свои трудности. «Уэрхауз» привлекал таких людей, которым в обществе было нелегко, – творческих, ярких и веселых, но со своими особенностями. Уходя из центра на периферию, они приобретали чувствительность к правилам и скепсис к программам; как следствие, ими было сложно управлять. Вскоре после того, как Ева стала маоисткой – точную дату определять бессмысленно, но Айрис подсчитала, что обращение Евы завершилось к зиме шестьдесят шестого, – был принят манифест о привлечении в коммуну людей, хотя бы минимально разбиравшихся в политике. Впрочем, осуществить это требование оказалось невозможно, и в реальности людей принимали, если они соглашались ненавидеть капитализм, империализм и в первую очередь Америку. Это работало и в обратную сторону: как бы ни ощущал себя каждый на индивидуальном уровне, в группе он был в безопасности; его утешало осознание того, что рядом всегда найдется кто-то ему сочувствующий. Ценой этого была необходимость периодически погружаться в «Цитаты» Мао, но большинство готовы были ее уплатить. На самом деле, чтобы сохранить мир, следовало просто найти правильный баланс.
– Когда ты в последний раз была дома? – спросил Кит.
Она пожала плечами. Посчитала дни.
– Четыре, пять дней? Если такое место оставить пустым, его за неделю заполнят сквоттеры.
– Никто не оставил записки? Ты проверила холодильник?
– Холодильник.
Она улыбнулась его доброте.
– Знаешь, Кит, я рада, что ты пришел.
Смутившись, он прочистил горло.
Она подумала, что он может ее поцеловать, но этого, к счастью, не произошло. Она в любом случае не хотела.
– Давай попробуем следующую дверь.
Он протянул пачку фасоли:
– Может, сначала перекусим этим?
– Что? Ох!
Она со смехом выбила пачку из его рук на пол.
– Ты слишком легко уступаешь. Найдем что-нибудь получше.
По холлу она провела его к старой буфетной, в которой была снесена часть стены, открывающая проход к театру внутри здания. Идея прорубить стену принадлежала Еве – это была одна из множества ее идей, ставших впоследствии непопулярными, потому что жившие в театре кошки (по последним подсчетам – одиннадцать) получили возможность бродить по жилому помещению. В особенности против этого кошачьего нашествия по гигиеническим причинам возражали Нил и Сид, грозившие пожаловаться муниципальному совету, если сдержать его не удастся. Затем было найдено решение: доска с перилами, которую можно было задвигать, чтобы блокировать вход. На доске красовались милые картинки испражняющихся кошек и было написано:
ДЕРЖИ ДЕРЬМО НА ЗАМКЕ
Как только Айрис отодвинула доску, в нос им ударил запах – волна мочи, дерьма и аммиака.
– Уф! – произнес Кит, поднеся руку к лицу.
– Ах, господи.
Идя через фойе, она сняла накрученную вокруг запястья бандану и прикрыла ею рот. Пол был усеян кусками дерьма. Отовсюду – из-под мебели, с карнизов – мяукали кошки.
– Я думал, кошки должны быть чистоплотными, – сказал Кит.
– Обычно они ходят наружу. Днем должна быть открыта дверь, а ночью мы раскрываем окно сзади. Нет, друг мой, это протест.
Айрис предложила Киту свою бандану. Он отказался, покачав головой. Она пожала плечами и повязала ее обратно на запястье. Когда привыкнешь, запах уже не так мешает.
– Как я вижу, они сидят здесь одни примерно с тех пор, как я ушла. Как тебе это нравится? Остаться здесь без еды и общения на такое время?
Кит стиснул зубы, словно говоря, что в наши дни разумные существа уже привыкли к лишениям.
Она выдохнула и огляделась:
– Как обычно, убирать мне.
– Ты собираешься все это вычищать?
Айрис бросила на него покровительственный взгляд:
– Ты когда-нибудь жил в коммуне? Нет, даже не думал. Любой, кто жил такой жизнью, знает, что так всегда. Грязную работу всегда делает кто-то один или двое.
– Как по мне, звучит несправедливо.
– Так и есть.
Айрис не хватало матери. Это чувство было связано не столько с отсутствием конкретной матери (ее она надеялась больше никогда не видеть), сколько с отсутствием того, чем мать должна была быть в ее представлении, – тепла или определенного вида прикосновений, порядка и чистоты в комнате. Не желая, чтобы другие испытывали такую же нехватку, Айрис действовала – неофициально, так как в коммуне не было фиксированных ролей, как своего рода мать-хозяйка: убирала, готовила, ходила в магазин, смотрела за домом, учила. Когда доходило до коллективной творческой работы, она предпочитала шить, рисовать, клеить и планировать, а не представлять или выступать. Родители отговаривали ее от актерства – эпилептик на сцене всему угроза, а потому она боялась оказаться в центре внимания и выбирала действовать за кулисами.
– Единственное, что меня реально интересует и беспокоит, – вдруг они куда-то уехали, понимаешь? Уехали, не сказав мне…
– Ты не знаешь, куда они могли поехать?
– В том и дело. Ни малейшего представления.
Мысль о том, что ее оставили одну, была ужасна. Когда она сняла с крючка ключи и отперла цепь на двери в фойе, гнев испарился и уступил место грусти. Кит помог ей убрать доски и ограждения. Он определенно заметил ее переживания и хотел успокоить, так что заговорил с жизнерадостной интонацией.
– Так это театр твоих родителей? – спросил он.
Она сглотнула. Провела предплечьем по носу.
– Когда мне было десять, мы все сюда переехали. Моя семья и все актеры.
– Родители поселили вас на фабрике таблеток?
Она рассмеялась:
– Да. То есть мы спали рядом в жилом здании. Но большую часть времени проводили здесь, в театре.
– Блядь. Это…
– Свихнуться? Да. На самом деле мы прожили тут только несколько месяцев. Театр долго не работал.
– А что случилось?
– Не знаю.
– Не помнишь?
– Помню. Просто…
– Долгая история?
Она сделала громкий, глубокий вдох, будто искала в нем сил, которые позволили бы ей продолжать жить.
– Долгая история, да.
Когда они убрали доски, ограждения и смогли открыть дверь нараспашку, внутрь хлынули свет и воздух. Несколько кошек выскочили наружу.
Кит похлопал, отряхивая руки от грязи.
– Так когда вы с сестрой решили сюда вернуться?
– Три года назад.
– Место вам дали родители?
– Мои родители больше не вместе. Это матери.
– Она вам его дала?
– Не совсем.
– Вы его просто взяли? Она не знает, что вы здесь?
– Нет, она знает, но нас здесь быть не должно. Она очень часто угрожает выгнать
