в первую очередь, от тех, кого не спасти, и от менее тяжелых, которые могут подождать. Но в данный момент его затопили эмоции, и он не был способен на сортировку. Этот едва четырехлетний ребенок не должен умереть у него на руках. Зашить в ране артерию, не самая сложная задача, вероятно.
– Быстро, быстро! Отойдите в сторону, пропустите!
Из раны, хоть и зажатой пальцами, продолжала течь кровь, и девочка бледнела на глазах. Ее спокойствие сбивало с толку. Даже пугало. Она периодически теряла сознание, а когда приходила в себя, смотрела на него не отрываясь. Временами, когда ее взгляд уходил в сторону и закатывался к потолку, он думал, что теряет ее. Но она возвращалась. Всегда.
– Оставайся со мной, слышишь?
Вполне возможно, она не понимала по-французски ни слова. Но ему было необходимо говорить с ней по дороге в оперблок. Чтобы она не засыпала. Чтобы знала, что не одна, что он не ослабит давление пальцев. Что он ее не бросит…
– Все в порядке, Алекс?
Алексис мигнул, и оживленные коридоры госпиталя как по мановению волшебной палочки превратились в спокойную и уютную спальню. Почему Валентина лежит на его постели? И почему он так сильно сжимает ее руку? Он отпустил ее, и сцепленные челюсти тоже понемногу расслабились.
– Ой, больно! – взвизгнула она и показала следы, оставленные его пальцами на запястье.
– Прости… Но что ты здесь делаешь?
– Я услышала, как ты кричишь посреди ночи, и проснулась… Ты попросил меня остаться.
– Правда? Я это сказал?
– Да, и для тебя это было очень важно, судя по всему… Вот я и уснула рядом с тобой.
Алексис потер висок, чтобы справиться с эмоциями: сон, точнее, болезненные воспоминания о нем, так и не исчезли.
– Спасибо, – просто ответил он. – Спасибо, что ты здесь…
Валентина с улыбкой пожала плечами, встала и открыла ставни.
– Наконец-то я пригодилась старшему брату и буду и дальше с удовольствием это делать. Позвоню, пожалуй, начальнику, спрошу, можно ли взять отгул.
Алексис пролежал в постели три дня. Тело требовало отдыха, разум – успокоения, и для этого нужно было отгородиться от внешнего мира. А еще требовалось время, чтобы совершить посадку. По-настоящему приземлиться. Валентина сумела оставаться незаметной весь переходный период, но при этом ухаживала за выздоравливающим. Приносила ему еду, домашнее печенье, травяные настойки «Спокойной ночи», пастилки долипрана на всякий случай, салфетки и стопки чистого белья. И даже если некоторые ее старания бесполезны – брат не расстается со старой одеждой и отказывается принимать душ, – он хотя бы ест, повторяла она себе. А это же главное, правда? Дети были менее терпеливыми и понимающими. К их величайшему огорчению, им было запрещено беспокоить дядю. Но стоило матери отвернуться, они тут же приклеивались ухом к двери. Никаких звуков не было слышно, рычание дикого зверя тоже не доносилось. Но не пугала ли их тишина еще больше?
– А если он умер? – забеспокоился Дамьен.
– А смерть – это больно? – развил тему Орельен. – Это грустно? А шум при этом бывает?
После той ночи они больше не слышали его криков. Он даже не храпел. Между тем маленькая сирийка каждую ночь возвращалась в его сны. С тем же взглядом, полным отчаяния. А он так же старался ее спасти. И каждый раз он не успевал добраться до операционного блока – просыпался, вздрагивая всем телом, и беззвучно хватал ртом воздух. Как если бы он не хотел знать продолжения или не желал его переживать. Милость сна, в отличие от реальности. Поднявшись с постели через несколько дней, Алексис наконец познакомился с миром Валентины. С миром миниатюрным, поверхностным и как будто банальным в сравнении с бедами и драмами планеты, с которыми он имел дело в последнее время. Полное несовпадение, о котором Валентина не догадывалась.
– Дети требуют телевизор большего размера. Но планшеты – это же практично. Никаких споров! Каждый может смотреть программу, какую хочет. Что ты об этом думаешь?
– Ничего…
Не думать ни о чем – ни о том, что было раньше, ни о будущем. Эту роскошь он надеялся себе обеспечить. Раствориться в окружающем, мягко погрузиться в настоящее вместе с двумя компаньонами, лучше которых не придумаешь, с теми, что всегда бурлили идеями и помогали очистить голову от всех мыслей: с пазлом на восемьдесят деталей, строительством чего-нибудь из лего, мультиками Ниндзяго, связкой стеклянных шариков, соленым тестом для лепки… Когда они стали играть в «Семь семей», он быстро сообразил, что лучше давать им выиграть.
– Ух ты, опять продул… Слишком вы крутые.
– Дамьен жульничал, я видел, как он заглядывал в твои карты.
– Неправда! Врешь!
Алексис быстро привык к постоянным перебранкам партнеров. К зачастую совершенно неожиданным вспышкам обид, грозящим перерасти в позиционную войну. К капризам четырехлетнего Орельена, к невероятным фантазиям шестилетнего Дамьена, к пронзительным окрикам тридцатидвухлетней Валентины. К ссорам за едой. К слезам, которые прекращаются так же неожиданно, как начались. К большому значению карточек в игре «Покемон». К мягким игрушкам, разговаривающим крякающим голосом. К телеуправляемым машинкам, проезжающим у тебя между ног, когда ты этого меньше всего ожидаешь.
Шли недели, и он все чаще ощущал себя самозванцем, непрошено заявившимся в эту квартиру. Занимающим чье-то чужое место. Место отсутствующего. Того, чье имя никогда не произносилось. Это ощущение становилось особенно сильным, когда Дамьен просил его помочь с уроками, а Орельен требовал, чтобы только он и никто другой вытер ему попку. А еще по вечерам, когда черные головки опускались ему на колени и требовали рассказать сказку. «Дядя Алексис, иди сюда, дядя Алексис, сделай то…»
В такие моменты он не испытывал никакой гордости, никакой радости, никаких нежных чувств к ним. Вместо этого он чувствовал себя виноватым. Как ему приспособиться к сбивающему с толку поведению обитателей этого подгримированного мира? Мира, где проблемы взрослых отправлялись за запертую дверь. Но однажды вечером Валентина рассказала ему все, предварительно несколько раз проверив, точно ли дети заснули.
– И речи быть не может о том, чтобы я взял шмотки твоего парня! – подтолкнул он к признаниям сестру, когда она стала уговаривать его попользоваться вещами из шкафа. – Жуть какая-то, он даже трусы не взял… смылся, как вор.
– Тсс!
Реакция сестры удивила его. Она побледнела, а мысль о том, что дети могли это услышать, вызвала у нее панику. Именно в тот день он наконец-то решился выбросить свой рюкзак и купить себе одежду. Шорты было бы проще натягивать на загипсованную ногу, но неизвестно, найдет ли он их в марте. Валентина идею одобрила. Она
