порогов.
Свои вещи странный гость не выпустил из рук даже когда, щурясь, осматривал гостиничную комнату. Он прошелся по ней, ежась словно от холода, хотя не по-осеннему яркое солнце заливало просторное помещение, прогревая его и делая весьма уютным. От теплоты окна он как раз старался держаться подальше и отгораживался плечом, словно лучи дневного светила были неприятны ему и даже болезненны.
Убедившись, что гостю все если не по нраву, то хотя бы устраивает, Бэрр бросил в проворные руки замершего в дверях служки монетку и велел, чтобы всю еду доставили из трактира тетушки Фло — готовили там вкусно, да и сам он мог поручиться за хозяйку, женщину чистоплотную и порядочную. И рыба там всегда была свежая, а не лежалая невесть сколько под клятвами: «Только что выловлена!»
— Так как вас звать? — переспросил Бэрр, но ответа так и не получил.
Однако стоило ему шагнуть в коридор, как загадочный тип быстро закрыл за ним дверь со словами:
— Жду вас утром.
Бэрр хотел вернуться и ответить, что подобного приказа не поступало, но передумал, еле сдержав слишком подходящее ругательство про кривоухого. Уверенность корсара, что Бэрр будет бегать за ним как собачонка, не иначе как указание самого винира. Спрашивать и показывать этим, кто тут на привязи, не хотелось.
Бэрр спустился вдоль широкого канала к Нижнему Озерному. Пара прилипал, прильнувших к чужим окнам, испарились при виде помощника винира. Лодочник на суденышке поприличнее, с разноцветными флажками на мачте и полотняным навесом поверх, ринулся было к нему, торопливо помогая себе веслом и предлагая сократить путь «доброму господину», но, признав, смолк и заторопился в другую сторону. И что-то про совратителя девушек бормотнул. Значит, слухи уже заходили по Айсмору.
Небо привычно затянуло косматыми хмурыми тучами, последний луч высветил надпись «Три пескаря», она блеснула на солнце, маня зайти. Приколотый к деревянному столбу листочек «Айсморской правды» вещал о хорошей погоде, новом налоге и мельком о визите того самого гостя столицы. Время еще было.
Тетушка Фло обрадовалась непонятно чему, торопливо протерла темный стол у окна — слабосоленая вода, высыхая, мгновенно оставляла белую пыль — справилась о еде и здоровье. Бэрр повел головой, не желая беседовать, и уж точно не о своем здоровье.
— Может, рыбки? — умильно спросила хозяйка. — Свеженькая, только что с перемета!
Бэрр, подумав, кивнул. Жаренную до хруста форель с его любимой брусничной подливой принесли мгновенно, вместе с темным пивом и сушеными тоже до хруста водорослями. Пиво Бэрр не заказывал, но принял.
Народу в зале было немного. Троица мутных посетителей в углу, пьяных в филей, сосредоточено проверяла сухость рыбной закуски то на вид, то на стук. Увлеченное занятие не мешало им посматривать на меч, бляху и самого первого помощника винира с достаточной злобой. Как и все, притихнув сначала при его появлении, забурчали негромко о мясниках и цепных псах. Ни тех, ни других, по их мнению, нельзя было пускать в приличные места, подобные этому. Но затем примолкли.
Помощник винира прекрасно знал все свои прозвища, которые ходили в народе, как рыба на перемет, и лишь ухмыльнулся нехорошо. Разозлить его было нелегко. Тем более он не стал бы прислушиваться к этим — рыхлым, спившимся и не думающим начать работать, поди-ка и пьющим за счет несчастных жен…
Бэрр качнул головой в ответ на встревоженный взгляд хозяйки, подтверждая, что ущерба заведению не предвидится. Не тот сегодня день, чтобы разминаться, а выпивохи с мутными глазами первыми к нему не полезут, даже трое на одного и пьяные, что твой сом на поминках у карпа.
А вот что за рыба этот якобы корсар, гость из столицы Зеленых равнин?
К виниру приезжали многие, из разных мест, с разными целями. Но такого гостя Бэрр встречал впервые, и от навязчивого предчувствия, что проблемы могут быть не у кого-то отдельно живущего, а у всего города — его города! — отделаться не мог. А своим предчувствиям он привык доверять беспрекословно.
Харчевня начала заполняться посетителями, и благословенная тишина медленно, но настойчиво вытеснялась ударами кружек, чавканьем, кашлем, руганью и стуком игральных костей.
Потолок заволокло едким дымом дешевого табака, от которого слезились глаза и драло глотку, из окна дохнуло промозглым туманом, затягивающим Айсмор почти каждый вечер. Запахи эти сливались, перемешивались с ароматами пищи, создавая новый, общий, пропитавший, казалось, сами стены запах.
Теперь все столы были заняты, но к Бэрру, который с некоторым вызовом вытянул длинные ноги в проход, никто не подсаживался. Кое-кто из дальнего угла все еще пытался буянить, и все чаще звучали прозвища первого помощника, долженствующие заставить его хотя бы откликнуться.
— Да он темнее этого пива! — ударил по столу главный из троицы так, что расплескал указанный напиток.
Хозяйка мимолетно и как-то равнодушно-устало бросила взгляд на вышибалу, однако всех троих быстро вышвырнули вон, освободив место более вежливым и денежным гостям. Лишь жалобно скрипнули вдогонку, закачавшись в испуге, двустворчатые качающиеся двери, любимые в общественных местах Города-На-Воде. Хозяйка, помедлив, подошла к Бэрру с извинениями, но тот отвращающим жестом оборвал ее речь, указав на ненужность ни слов, ни новых блюд, ни внимания к нему самому. От прочих услуг, предложенных незнакомой быстроглазой служанкой, прибежавшей следом за хозяйкой, Бэрр мягко отказался.
Безногому музыканту, сидящему на небольшом постаменте, принесли лютню, а пустую тарелку забрали.
Бэрр удивленно приподнял брови: музыка здесь полагалась лишь поздним вечером, неужто он засиделся так долго? Тогда почему бы не остаться еще?
Сначала, как полагается в разогрев, потекла старая песня о реках монет, которые потекут из Золотого города и будут плескаться о сваи причалов, когда вернется старый король. Затем надтреснутый голос завел балладу о девушке, что будет верной и хорошей женой. Вот только дождется ли она героя, совершающего подвиги где-то вдали…
Хорошая лютня. Третья струна не дотянута самую малость, а так — безногий старик пел и играл почти превосходно. Сложная мелодия то взлетала ввысь тревожной птицей, то стремглав падала вниз, словно птица та сложила крылья.
Брат так и не осилил эту балладу. Бэрр заслушался, позабыв обо всем. Песня манила, звала к чему-то иному, чем обычная жизнь Города темных вод. Она вела свою речь о больших кораблях с шумными парусами, что стояли ныне заброшенными, о дальних странах, куда никто никогда не поедет, о бурлящих водах для смелых и лучах яркого солнца для храбрых.
Золотисто-рыжие огоньки свечей трепетали на сквозняке, как мотыльки в банке, что теряют силы в бесплодной попытке
