взял меня за руку. В голове пронеслось: «Неужели это происходит на самом деле?» Я открыла глаза и убедилась, что да, происходит.
Ветровое стекло заливала вода, как на автомойке. Капюшон промок, вода потекла за шиворот. Я сняла ботинки и носки и отжала хвост над резиновым ковриком.
Ты вся дрожишь, сказал он. У него на носу висела дождевая капля. Он потянулся на заднее сиденье, порылся там, нашел пляжное полотенце и накинул мне на плечи. На полотенце девушки в лифчиках из половинок кокоса танцевали гавайский танец.
Он опустил локоть на подлокотник между нами и наклонил голову, будто не расслышал, что я сказала. Тут я поняла, что он ждет.
Я потянулась, положила руку ему на плечо и развернула к себе. Другой рукой коснулась его лица. Его челюсть дрогнула под моими пальцами. Расслабься, прошептала я. Поднесла палец к его губам, гладким в центре, а ближе к уголкам покрытым обветренной коркой. На миг он замер неподвижно. Потом я прижалась губами к его губам. Единственный поцелуй в моей жизни, инициатором которого была я.
Мы отстранились одновременно; наше свистящее дыхание перекрывало мягкий стук дождя. М-да, наконец произнес он. И что теперь будем делать?
Стоя на лужайке у мусорных баков рядом с домом Роба и глядя на свой велосипед, решаю, что спасти этот день можно лишь одним способом – заработать немного денег. Я сажусь и еду в «Виллидж Маркет». Рики называет это «проявлять инициативу».
Я заворачиваю за угол здания, цепь на велосипеде щелкает, и я слышу удар. За стеной стоит Эрик, он ссутулился, как боксер, и оттопырил локоть. Я опускаю тормоз, а он бьет кулаком по кирпичной стене и обдирает костяшки о цементный раствор.
– Ты что творишь? – спрашиваю я из-за его спины. На нем рабочая рубашка-поло, спина вспотела, ткань между лопаток промокла и потемнела. Мне почему-то хочется до нее дотронуться.
Он резко оборачивается и заносит кулак. Костяшки ободраны, с них капает кровь, похожая на мясной сок в вакуумном пакете с ростбифом. Он судорожно дышит. Я вдруг понимаю, что другой бы на моем месте испугался.
– Почему ты в купальнике? – спрашивает он.
Я смотрю вниз: на мне ажурное пляжное платье с кисточками на подоле и зеленое бикини.
– Долго рассказывать.
Он ворчит, снова поворачивается к стене и отводит локоть.
– Ты когда-нибудь злилась и не знала, куда деть эту злость? – он снова ударяет кулаком по стене, отводит локоть и бьет еще раз.
По его руке течет кровь, но я не отворачиваюсь.
– А ее что, можно куда-то деть?
Хруст его костяшек похож на звук ломающейся ветки.
– Ну, знаешь, бывает, что есть человек, который во всем виноват. И ты вымещаешь злость на нем. – Он упирается руками в бедра и пытается отдышаться.
– Я никогда ни на ком не вымещала злость.
Он поднимает голову и смотрит на меня.
– Что, правда?
– Правда.
– А что ж ты тогда делаешь?
– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Проглатываю злость, наверно. И в конце концов она сменяется разочарованием.
Он мотает головой, и капли пота с его лба летят во все стороны.
– Нет, так нельзя. – Он по-прежнему стоит, наклонившись, и манит меня рукой. – Подойди.
Я осторожно шагаю вперед.
– Подойди и врежь мне. – Он встает и расправляет плечи. Его щеки раскраснелись, мохнатые брови растрепались.
– Не могу.
– Все ты можешь. – Он подходит вплотную и дышит мне прямо в нос. – Ты же меня ненавидишь. Вспомни, сколько раз я отлынивал от работы в свою смену. Или как назвал тебя сукой.
В горле закипает злость, аж шея горит.
– Когда это ты назвал меня сукой?
Он подходит ближе и приваливается к стене, будто хочет сказать: и что ты мне сделаешь?
– Да тысячу раз. Вечно ты строишь из себя главную. Если никто к тебе никогда не прислушивается, это не значит, что можно понукать мной.
Я никогда никого и ничего не била, даже подушку. Сухожилия в руке вспыхивают, как петарда, невидимая резинка тянет локоть назад. Воздух в легких кипит. А потом все кругом взрывается фейерверком. Мои согнутые пальцы ударяются о его челюсть. Костяшки проскальзывают в его мокрый рот, задевают скользкие острые зубы и мясистые десны. Я смотрю на свою руку, закапанную розовой слюной. Описываю круг по двору, затем другой. Сажусь на землю, прислонившись спиной к стене. Солнце еще высоко.
Он откашливается и сплевывает кровь на тротуар. Около моих сандалий образуется маленькая кровавая лужица. Он садится рядом. Мы сидим с открытыми ртами и пытаемся отдышаться. Наконец он спрашивает:
– Как рука? – Я кладу руку ему на колено, потому что чувствую, что иначе упаду. Сижу, упершись локтями в колени и наклонившись вперед.
Я поворачиваю голову и вижу, что он разглядывает мою рану – широкую кровоточащую расселину на костяшках.
– Потрогай, – говорю я.
Он тихо усмехается.
– Ну давай, потрогай. – Кожа вокруг раны торчит кусками, как отклеившийся скотч. Я поворачиваю к нему кулак.
Он смотрит на меня: небось думает, что я отдернусь. Проводит пальцем по рассеченной коже; рана щиплет, как будто ее полили антисептиком. Он задевает рану ногтем, и я втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы. Закончив, кладет руку на бедро; моя кровь у него под ногтями. Он откидывает голову и прислоняется затылком к стене.
– Не называл я тебя сукой, – говорит он. – И не считаю.
– Знаю.
– Просто обидеть хотел. Спровоцировать.
– Да.
– Нельзя на работу в купальнике.
– Ага. – Мои веки тяжелеют. Я позволяю им закрыться. – К черту этого Рики.
Эрик смеется.
– Ага. К черту всех, кроме нас.
Когда я прихожу домой, мама сидит за кухонным столом.
– Как съездила на пляж? – спрашивает она. – Не купалась?
Я дотрагиваюсь до сухих волос.
– Слишком большие волны.
Она кивает и, прищурившись, смотрит на яркий экран ноутбука. Она расстегнула джинсы и приложила к животу запотевший ледяной компресс.
– Видела? – спрашивает она и поворачивает ко мне экран.
Уважаемые ученики «Нэшквиттен Хай» и их родители!
С прискорбием сообщаю, что в эти выходные скончалась Люси Андерсон. Люси принимала активное участие в жизни школы. Все наши мысли сегодня с ее семьей, переживающей глубокую утрату. Завтра будет собрание; мисс Лайла Оуэнс готова оказать поддержку всем, кто в ней нуждается.
С уважением, Дженет Кушинг, директор
– Ты ее знала? – спрашивает мама.
У меня холодеют руки и немеют кончики пальцев. Я знала Люси. В начале школьного года я взялась помогать миссис Браун убираться в классе рисования, чтобы та успевала вовремя забирать сынишку из сада. Она платила мне тридцать долларов в
