ответ Холмс.
– Во всяком случае, на мой можете вполне рассчитывать. Обещаю рекомендовать вас всем своим знакомым.
Они ушли, и мы остались одни. Мне не хотелось ни о чем говорить. Миссис Хадсон, проводив спину мистера Уиндибенка неодобрительным взглядом, занялась по просьбе Холмса чаем.
– Я предупреждал вас, Ватсон, что будет непросто.
– Да уж. Изобразили вы меня с душой. После такой характеристики хочется повеситься.
– Повесьте-ка лучше свой сюртук. Вы вчера в сердцах позабыли его на спинке кресла. Миссис Хадсон хотела сама прибрать за вами, но я урезонил ее тем, что урок дисциплины вам не повредит. Не время раскисать, мой друг. Усвойте уже, наконец, что за славу придется заплатить еще не раз.
С тех пор прошло больше недели. Мне так хотелось побыстрее забыть об этой истории, что я не мог заставить себя дописать ее окончание в дневнике. Однако я ошибся, ибо то еще не был финал. Подлинное завершение случилось в этом месяце, с выходом очередного номера всё того же треклятого журнала. Явившись одновременно и укоризненным напоминанием, и, как ни странно, до некоторой степени утешением, оно придало мне сил быть честным с собою и собственной памятью и довести дело, по крайней мере на бумаге, до конца, поведав обо всех участниках этого печального случая без прикрас.
Как уже, наверное, догадался читатель, упомянутое напоминание не замедлило явиться из тех же уст. Но на сей раз я был полностью, без оговорок на стороне Дойла. И хоть негодяйские функции оказались переложены на невзрачного мистера Уиндибенка, которому автор даже не посчитал нужным изменить фамилию, я не смог сдержать злорадства, когда читал рассказ. Супружеская чета получила по заслугам. Несомненно, и миссис Уиндибенк кусала губы от ярости, ибо не могла не узнать в поведении книжного мужа собственное бесстыдство. Ну а для Мэри, если заблуждение всё еще удерживало ее в своих липких пальцах, это откровение обязано было послужить последним толчком к обретению свободы, с той только разницей, что, в отличие от моей свободы, ее освобождение от рабских пут церберов родителей подразумевало заключение брачного союза. Но еще прежде радости от пришедшего возмездия я испытал трепет, когда перед прочтением увидел название и с упавшим сердцем решил, что Дойл открыл свое истинное лицо и теперь-то во всех красках опишет мое унизительное падение. «Усыновление личности»! Но пригляделся и с облегчением увидел, что рассказ назывался чуточку иначе: «Установление личности». То-то же. Так-то лучше.
Глава двадцать девятая. Предвосхищение похищения, или Преступление во благо
Из дневника доктора Уотсона
9 декабря 1891 г.
Год завершался на бравурной ноте, близилось Рождество. Наша слава росла не по дням, а по часам, и я с тревогой гадал, достигла ли она зенита или ее пик еще впереди? Вот ведь как! Еще не так давно в мечтах я представлял себе, с каким наслаждением мы будем пожинать ее плоды. Холмс именно так и делает – пользуется вовсю. Я же снедаем дурными предчувствиями и ужасающей неловкостью. Сердце не на месте и не может выбрать между жизнью и мечтами. Наверное, я слишком привык к четкому разграничению между одним и другим, а потому оказался не готов к их слиянию и теперь настороженно наблюдаю, как повседневность превращается в бесконечное исполнение самых честолюбивых желаний.
Что любопытно, миссис Хадсон, как мне кажется, гораздо теплее относится к моей прочно установившейся сконфуженной скованности, чем к здоровому во всех отношениях оптимизму Холмса. Это странно. Неужели ее душе ближе скромные авторы героических биографий, нежели сами герои? С особенным неодобрением она отнеслась к стараниям Холмса добиться полного соответствия тем чертам его образа, что вызвали у публики наибольшее расположение. Как-то он предположил, что наши клиенты ведут себя менее доверчиво, чем следовало бы, из-за того, что вопреки ожиданиям не обнаруживают у нас колб, пробирок и прочих бутылок, наполненных шипящими и вонючими жидкостями. На следующий же день всё необходимое оборудование было закуплено и расставлено в тщательном беспорядке. Миссис Хадсон укоризненно заметила Холмсу, что это оборудование гораздо органичнее смотрелось бы в его комнате, а не в гостиной, но всё же уступила, а еще через неделю мой друг осмелился для большего эффекта налить в одну из пробирок подкрашенной воды. Зрелище восхитило нас до такой степени, что и все остальные емкости мы наполнили тем же способом, так что отныне наше оборудование переливается всеми цветами радуги, то есть выглядит самым что ни на есть химическим образом. Но Холмсу и этого показалось мало. Не сумев получить от меня внятного ответа, что такое бисульфат бария, он признался мне в своей тайной мечте. Она заключается в том, что этот дивный химический продукт, упомянутый, оказывается, мною в «Установлении личности» и завороживший его своим замысловатым названием, однажды появится хотя бы в одной из его пробирок.
Вообще в моем творчестве, с которым я понемногу сроднился до такой степени, что перестал использовать кавычки, эти чертовы опыты упоминаются слишком неизменно, чтобы Холмс не заразился активностью. Мне трудно судить о ее результатах, так как я сам имею слишком смутное представление о предмете. Во всяком случае, определенное сходство прослеживается: в рассказах Холмс в таких опытах находит какие-то элементы и соединения, и мы с миссис Хадсон теперь после его стараний действительно находим повсюду разные элементы. Элементы оборудования и всевозможных предметов мебели, разбросанные повсюду после взрыва. Кое-что ухитряется долететь даже до кухни. Миссис Хадсон как-то проговорилась, что с тоской в душе ждет, когда же ему это надоест, так как у нее сложилось впечатление, будто Холмс очень специфически воспринимает химию, связывая эту многообразную и непростую науку непременно со взрывами, грохотом или в крайнем случае с пожаром. Так что она теперь всё время начеку и попросила и меня тоже не ослаблять внимание.
Опыты иного рода, тоже недавно вошедшие в нашу жизнь благодаря Холмсу, относятся к музыке. Вернее, к способности человеческих ушей и связанных с ними нервов переносить звуки, извлекаемые из музыкальных инструментов. Холмс на полученные от Уиндибенков средства купил у какого-то уличного торговца скрипку и вернулся чрезвычайно довольный, так как продавец заверил его, что ему повезло приобрести за смешную цену по сути сразу две скрипки в одной, потому что изготовивший ее знаменитый мастер Страдамати ухитрился вместить в свой инструмент двойной набор полезных свойств и функций. Не знаю, что имелось в виду, но смычок у нее один (попросить второй Холмс, по его признанию, не догадался) и струн, кажется, столько же, сколько у обычной скрипки. Холмс заперся у себя и с энтузиазмом
