взялся за одну из сонат Брамса (какую именно, было сложно разобрать, так как он впервые в жизни взял в руки инструмент). Его выбор был обусловлен опять же моей неосторожностью. В «Союзе рыжих» я бездумно вложил в его уста изречение о том, что немецкая музыка богата глубокими мыслями. Нет, я не отказываюсь от этих слов, раз уж им суждено стать моими. Не мне упрекать старика Брамса в недостаточной или чрезмерной глубине его мыслей, однако так уж вышло, что исполнение Холмса донесло до миссис Хадсон самые неожиданные из них. Факт покупки скрипки обошел ее внимание стороной, и уже через десять минут после начала экзерсисов она постучалась к Холмсу в комнату с просьбой, чтобы он помог ей выпихнуть шваброй из дымохода рожающую кошку, уверяя, что не выдержит ее душераздирающих завываний. Только когда он вышел к ней как настоящий скрипач, держа инструмент зажатым подмышкой и небрежно помахивая смычком, она осеклась на полуслове и едва не уронила швабру, осознав наконец свою чудовищную бестактность. Холмс, увидев швабру, не удержался и пошутил на сей счет, что возвышенные вещи наша хозяйка воспринимает слишком буквально, а потому пытается тянуться к прекрасному тем же способом, что добирается до паутины на потолке.
После этого она не открывала рта целый день и только вечером призналась мне, что ждет не дождется, когда же Холмс превзойдет Паганини. Я восхитился, что столь критично смотрящий на вещи человек так верит в безграничные способности моего друга. Оказалось, действительно верит, но довольно-таки своеобразно. Она убеждена, что Холмсу вполне по силам, в отличие от великого итальянца, оборвать абсолютно все струны и вдобавок для надежности еще и отломать гриф. Эта вера вкупе с осознанием, что на нового Страдамати у нас нескоро найдутся средства, поддерживает в ней робкую надежду на лучшие времена.
Мне же от нее достаются упреки за неосмотрительную литературную фантазию. В ответ на мое замечание, что рвение Холмса освоить игру в не совсем уже юном возрасте достойно самой горячей похвалы, она возразила, что он и не думает учиться, уверившись, что и так совсем недурно выходит.
– Думаю, дорогой доктор, полагаться на то, что когда-нибудь ваш друг перенесет свою пронзительную технику в самый удаленный отсюда концертный зал, не стоит, – заключила она. – Остается только надеяться, что эти два увлечения мистера Холмса однажды сойдутся по случайности вместе и очередная попытка получить бисульфат бария разнесет, наконец, голосистого Страдамати на кусочки. Стыдно признаться, но порой мне хочется поучаствовать в возникновении такой случайности.
– Вы несправедливы, – попытался я вразумить ее хоть немного. – Если немецкая музыка и впрямь богата мыслями, разве не будет правильным использовать ее как этакое пособие по углублению способностей ума? Уже само это намерение я лично нахожу первой глубокой мыслью, почерпнутой у достойных в большинстве своем немецких композиторов еще до ознакомления с их творчеством.
– Я понимаю вас, доктор. Мистер Холмс хватается за любую возможность научиться тому, что делает. И это разумно. Его сокровенная мечта – освоить ремесло сыщика, которым он пытается заниматься уже давно. То есть чтобы еще и получалось. Боюсь только, он хочет позаимствовать где угодно не просто мысли. Его надежды простираются дальше. Он рассчитывает, что партитуры передадут ему само мышление.
Я не стал спорить с этим недалеким утверждением, тем более что сама жизнь доказывает его безосновательность. Клиенты текут к нам рекой, а вчера нам поручили, пожалуй, самый странный на моей памяти заказ. В то же время это дело может оказаться самым громким и дорого оплачиваемым. Графиня Моркар принадлежит к персонам, чья жизнь протекает не просто хорошо. При всем желании обойти вниманием ее великолепное существование, газеты просто не позволят остаться невеждой в этом вопросе. Информация о всевозможных способах ее времяпрепровождения с завидной регулярностью попадает на полосы отнюдь не последних изданий. Поэтому о карбункуле нетипичного синеватого цвета мы, как и многие в Лондоне, порядком наслышаны. Графиня уделила столько времени его рекламе, появляясь с ним в самых блестящих местах, что добилась своего. Преступники устроили на него самую настоящую охоту. Во всяком случае, один из них. Об этом нам поведал личный секретарь ее светлости, для которого вопрос сохранности камня обернулся столь же личной головной болью.
– Джентльмены, вообразите себе мое кошмарное положение, – чуть не плакал мистер Кьюсек. – Я не сплю ночами из-за этого чертова алмаза, хотя, признаюсь, чертов Хорнер беспокоит меня не меньше. Вместе они сведут меня с ума.
Круги под глазами да заострившиеся скулы мистера Кьюсека свидетельствовали, что он не преувеличивает. Видно было, что этот человек имеет очень деятельную натуру. Я понимал, что он изнурен не столько титаническими усилиями, предпринимаемыми им во благо хозяйки, сколько затянувшимся состоянием напряженной бдительности. Неопределенность принуждала ожидать беды откуда угодно, и он, стараясь охватить пытливым взором одновременно все четыре стороны, элементарно себя загнал.
– Хорнер – это…
– Тот самый вор. Недавно он вышел на свободу.
– Откуда вам о нем известно? – спросил Холмс, попыхивая той трубкой, что стала его любимой в последнее время.
– Меня предупредили в Скотленд-Ярде. – Он издал скрипучий смешок. – Забавно, не находите?! Вместо того чтобы упечь негодяя в Нью-Гейт или еще куда подальше, они любезно уведомляют меня, секретаря ее светлости, о возникновении угрозы. На мой вопрос, почему бы им не взять это на себя, мне ответили, что, пока он не совершил преступление, с ним ничего нельзя поделать, потому что нет доказательств. И тут же между прочим добавили, что, когда это случится, с ним тоже нельзя будет ничего поделать, потому что обычно он работает так, что не оставляет доказательств. Шутники, не правда ли?! Зато мне, поверьте, невесело.
– Он действительно охотится за камнем графини?
– Мне сообщили, что осведомители Скотленд-Ярда видели его не раз неподалеку от отеля «Космополитен». Ее светлость вот уже год занимает один из лучших его номеров. Я в страшной тревоге и из секретаря превратился в какого-то стражника из Средневековья. Бесконечно терроризирую слуг проверками, измышляю самые хитрые инструкции, могу посреди ночи поднять всех с постелей и перерыть их комнаты сверху донизу: в общем, потихоньку – да что там потихоньку! – теряю рассудок. Мною недовольна не только обслуга отеля, но и сама леди Моркар. Мол, я превратил ее покои в осажденную крепость, надо же! Однажды я вышел из себя и попросил расчета, но тут же остыл. Обижаться долго на эту святую женщину невозможно. Но я не вижу выхода. Я слышал, он невероятно ловок и если что задумал, то его невозможно остановить. Все его проникновения завершились успешно.
– Но
