Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
гитару и с разбегу прыгаю на диван, который мы притащили из мотеля, как на батут.
– Вам спеть грустную или веселую? – провожу я по струнам пальцами.
Уиджи подхватывает попкорн и садится на надгробие неподалеку.
– Веселую.
– Ты сломал момент.
– Укуси меня, – хмыкает он.
Подобрав бой, я задорно пою:
Фиолетовый закат.
Фиолетовая мама.
Фиолетовый отец.
Я один не фиолетовый.
Базз хмурит брови:
– Мне одному не нравится такое начало?
– Ш-ш-ш, – шикает на него Кензи.
И бегу день ото дня
От людей всех фиолетовых,
Мне кричат, кричат, кричат,
Чтобы правилам их следовал.
– Тоскливо, – наигранно зевает Базз.
Повстречались мне друзья
И ведут себя приветливо,
Но почему-то кожа их
Стала резко фиолетовая.
– А вот сейчас я даже напрягся.
Кензи затыкает Баззу рот. На крыше склепа начинается потасовка. Грейнджер достает приставку и демонстративно ото всех отодвигается.
Я в толпе людей стою,
Всеми ими вдруг отвергнутый.
Под гитару пропою,
Как мне это фиолетово.
Допев до конца, я откладываю инструмент и закидываю ноги на подлокотник дивана. Базз спрыгивает на землю и с хлюпающим звуком отпивает молочный коктейль через трубочку.
– Теперь мне грустно, – хватается он за сердце. – Твоя вина.
Уиджи ловит мой взгляд, и я отвожу его, уткнувшись в небо, как последний трус.
Передо мной встает сцена на крыше, когда все увидели, что я исчезаю. Мальчишки столпились вокруг меня, обеспокоенно разглядывая полупрозрачные руки. Базз остался сидеть спиной к нам. А Грейнджер забился в угол, бубня астрономические законы. Первым эмоционального накала не выдержал Кензи. Он вцепился в ворот Уиджи и, побелев, закричал:
– Сделай же что-нибудь! Он исчезает!
Лицо Уиджи превратилось в непроницаемую маску.
– Мне жаль, малыш. Я не волшебник.
Мир вокруг зазвучал на несколько тонов ниже. Непривычно, словно новое произведение, которое впервые играешь на пианино, неуверенно перебирая пальцами по клавишам. И находиться в этом состоянии стало физически больно. Ничего не сказав, я направился к лестнице.
Базз подхватился с места и поймал меня за край толстовки:
– Ромео?
А я сжал челюсть, выдал лучшую из своих улыбок и сказал:
– Все путем.
Кажется, мне никто не поверил. Да я даже себя убедить не смог. А ведь важная часть притворства – обмануться самому…
Когда вечеринка подходит к концу, я снимаю колпак и оставляю его на своем надгробии.
– Ты куда это собрался? А десерт? – окликает меня Базз, дожевывая последние палочки картошки фри.
– Прогуляться. Скоро вернусь.
Я ему подмигиваю и добавляю:
– Оставь мне кусочек.
Базз хитро улыбается, и я понимаю, единственное, что останется, – это немытая посуда. Уиджи помогает Грейнджеру резать торт, слушая очередную лекцию. Кензи играет с пурпурным котом. А я выхожу с кладбища и, сам того не осознавая, дохожу до пикапа, перевернутого на дороге. Забираюсь наверх и свешиваю ноги.
Ночное небо наливается предрассветными красками. Тонкая линия горизонта алеет, и роща роз, соприкасаясь с ней, будто бы вспыхивает ярким пламенем. По Гровроузу движется тень, которая дом за домом зажигает в окнах свет. А я все думаю о том, насколько иронично было пытаться вырваться из этого города и застрять в нем под финальные аккорды.
– Прячешься? – Кензи возникает за спиной, как моя тень.
Я зачесываю назад волосы и подставляю лицо легкому ветру.
– Такую красоту не спрячешь.
Кензи смеется, но смех его словно помещен в хрупкую стеклянную вазу.
– Ты совсем прозрачный, знаешь?
Решаю не отвечать, но подаю ему руку. Он хватается за мою ладонь, забирается на пикап и садится рядом. Потом ерзает и внезапно говорит:
– Хорошо, что одежда исчезает с тобой. Вдруг переместишься на новое кладбище вслед за родителями, а та-а-а-м… – Он хитро улыбается. – А там девчонки.
– Умеешь ты подбодрить. – Я силюсь улыбнуться, а сам хватаюсь за его мысль, точно за соломинку.
Не за девчонок. За простую возможность еще побыть.
Мы замолкаем. Небо расправляет крылья из облаков, и те постепенно укрывают рощу роз пышной периной. До нас доносится шепот. Я поворачиваюсь в сторону билборда и спрашиваю Кензи:
– Слышишь?
– А? – вытягивает он шею. – Шоссе оживает?
– Да, наверное.
Я ощущаю странное покалывание, и карман джинсовки будто тяжелеет. Хлопаю себя по бокам, лезу внутрь и достаю оттуда фишку из казино.
– Она пурпурная, – хлопает ресницами Кензи, приоткрыв рот.
– Ага. – Я вытягиваю ее, зажмуриваю один глаз и закрываю фишкой солнце. Затем – на раскрытой ладони – протягиваю Кензи и говорю: – Отдай Уиджи. Он поймет.
Кензи меняется в лице. Надувает губы и воротит нос.
– Отдай сам.
Я с грустью улыбаюсь:
– Пожалуйста.
Он ворчит, но все-таки забирает, разглядывая фишку со всех сторон. А потом аж подскакивает.
– Погоди-ка, если это предмет, который ты достал из жизни, то… – Кензи опускает взгляд на машину под собой, – …то этот пикап…
– Достал ты сам, – заканчиваю я его мысль. – Не я.
Он отворачивается к роще, сжимая ладонями свои коленки до побелевших костяшек.
– Я ведь так злился на тебя первое время.
Улыбка сходит с моих губ.
– И злость была заслуженной. Ты ведь умер из-за меня.
– Да, но… Мне искренне казалось, что этот пурпурный пикап твой. Почему… Почему ты не сказал раньше?
– Не хотел тебе навредить. – Я вздыхаю. – И видимо, – постукиваю по крыше пяткой, – таким образом твоя травма всплыла в нежизни.
– Вот оно как. – Он чертит пальцем круги на своих штанах и, спотыкаясь о слова, задает вопрос: – А куда… Куда ты в тот вечер так торопился?
Мой желудок делает кувырок, и во рту ощущается вкус горечи.
– Увидел то, что видеть был не должен. И оно преследовало меня месяцами. В вечер аварии я рассказал об этом родителям. Мать… велела молчать. Отец впервые дал пощечину. Прежде по лицу он меня не бил. – Я облизываю обветренные губы. – Наверное, я не выдержал молчания. У всех свой предел, понимаешь?
– И подробнее не расскажешь?
– Прости, это… не моя история.
– Понимаю.
Кензи убирает фишку в карман толстовки и шокирует меня признанием:
– А я больше не хочу крови.
– Совсем?
– Похоже, да. – Он достает леденец на палочке, распаковывает и закидывает рот. – В последнюю вылазку понял.
– Мальчишки знают?
– Нет. Только ты.
– Скажи Грейнджеру.
Кензи меня передразнивает, меняя голос:
– «Скажи Грейнджеру». Он-то мне не рассказал.
Я смеюсь, но Кензи смотрит на меня как на привидение.
– Ромео… ты…
Слова теряют смысл. Перетекают в гул ветра и исчезают в воздухе. Шепот рощи нарастает и резко обрывается, а следом приходит ощущение нежных объятий долгожданной тишины.
Глава 16. Тригонометрия дружбы
Кензи (до нежизни)
Alec Benjamin – Mind Is A Prison
Однажды Эллиот сказал, будто мы с ним – тангенс и котангенс. Лежим в одной плоскости знаний, но формулы отличаются. Тогда мы учились в средней школе, и эти понятия для меня оказались чужды. Но в тот же вечер я открыл дома поисковик с желанием разобраться.
Оказалось, тригонометрия – та еще задница. И я скрестил пальцы, чтобы до начала ее изучения на нашу школу упала комета размером с коровью ферму. Стоит такая на подъезде к Гленлоссу, и вонь от нее разносится ветром на мили вокруг.
А на следующий день случилось еще одно потрясение. Мой лучший друг признался в страшном: «Фильмы про Гарри Поттера – скука, а Гермиона Грейнджер – выскочка». Ладно, он выразился иначе и более мудрено, но смысл я уловил верно. Вот так общаешься с человеком, а потом наступает озарение: его, судя по всему, воспитали Дурсли.
А я сижу в пустом классе, размахивая от скуки карандашом, точно волшебной палочкой. Через щель в приоткрытом окне доносится детский смех и попадает в меня, как брошенная в лицо издевка. Листва на деревьях приобрела оттенок спелой тыквы. Ее подхватывает накрывший город циклон – и листья ускользают от садовника, подобно нашкодившим детям, которые прячутся от учителя. Мама не выпускает меня из дома без дождевика. Стараюсь с ней не спорить, хотя с годами сдерживаться все сложнее. Недавно я вычитал, что «конфликты – естественная часть взросления». Может, оно и правда. Скорее бы уже вырасти, но Эллиот…
«Его больше нет», – врезается
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
